Загремело «ура!», зазвенели бокалы, Виноградова потащили десятки рук. Хрустела под его башмаками посуда, подбросили его раз, другой, третий; и скоро, лопнув по швам, растрескалась куртка. А голоса не смолкали, набирая силу:
Годы не остудили бурную натуру Михаила Петровича. Став инженером Миусского трамвайного парка, он не обрел ту почтительную солидность, которая приходит с положением. Он сохранил юношеский азарт и резкость суждений; держался на равных со слесарями и вагоновожатыми; увлекаясь, забирался в светлом костюме под вагоны, чтобы побыстрее устранить неполадки, и выползал оттуда в рыжих пятнах машинного масла.
Восемнадцатого октября, едва долетела до миусцев весть о царском манифесте, Виноградов поднял мастерские.
— Кончай работу, — призвал он. — Айда на улицы!
Москва закипала митингами. На Театральной площади, вспрыгнув на парапет фонтана, перекрикивая гудение разноликой толпы, он призывал от слов о свободе перейти к действию. Сорвав с шеи широкий красный шарф и размахивая им, как флагом, Михаил Петрович увлек за собой митингующих к Таганской тюрьме, чтобы вырвать узников.
За ним с трудом поспевали. Ветер вздувал распахнутый плащ. Виноградов оглядывался, призывно взмахивал шарфом и командовал:
— Впе-ред! Впе-ред, товарищи!
Толпа нарастала как снежный ком. Шли во всю ширину улицы. В стремительном движении, в порыве, объединяющем сотни людей, была неотвратимая решимость. Часовой у ворот попятился, держа на изготовку винтовку с примкнутым штыком. Виноградов схватил винтовку за ложе, отвел ее в сторону, предостерег:
— Ты эти штучки брось!
Офицер, раскинув руки, пытаясь остановить толпу, просил:
— Господа, остановитесь! Господа, соблюдайте порядок!
Был он слишком растерян, чтобы его послушались.
У входа в здание тюрьмы надзиратели преградили путь. Они держали перед собой пистолеты. Михаил Петрович, не замедляя шага, двигался прямо на них и, оглянувшись на офицера, властно приказал:
— Убрать холопов!
Надзиратели расступились. На втором этаже, пока Виноградов вел переговоры с тюремным начальником, в узких коридорах загремело железо, заклацали замки и запоры. Толпа, разлившаяся по тюрьме, освобождала узников.
Тщетно тюремный начальник убеждал, что надо дождаться приказа свыше, что манифест еще не приказ, что толпа творит беззаконие. Из смрада камер вырывались заключенные, бросались в объятия толпы. Пьянящее слово «свобода» парило под сводами Таганки…
Всплеск ликования скоро сменился похмельем. Черносотенцы убили Баумана. Царская «свобода» обернулась свободой убивать… По всей Москве засверкали кистени черной сотни, защелкали выстрелы, засвистели казачьи нагайки…
В ту ночь он пришел к социал-демократам. Его активная натура жаждала действий. Он осознал: если в тебя стреляют, не время выкрикивать лозунги, время вооружаться.
Нужны были деньги. Он обратился в ассоциацию инженеров. Либеральные интеллигенты тратили сотни рублей на банкеты, произносили восторженные речи о свободе. На оружие Михаил Петрович не выжал из них и ста целковых. Но он не унимался. Тряс знакомых и родственников. Рабочие собирали по гривеннику, по полтиннику, сам он продал из дома все, что можно было продать, и купил сорок винчестеров и два маузера.
Родилась боевая дружина. Каждый день из Миусского парка выходил трамвай с табличкой: «Служебный». Он останавливался у Сокольничьего круга. Более сорока дружинников, пряча винчестеры под пальто, уходили в рощу, к заброшенной поленнице и тренировались в стрельбе. Стреляные патроны подбирали, в парке заряжали их.
Дружина сколотилась на славу. Она была подвижна и маневренна. По одному пробираясь через тайные лазы и проходные дворы, дружинники собирались в условленном месте. Разрыв между первым и сороковым, появившимся в пункте сбора, не превышал пяти минут.
Накануне декабря стреляли настолько метко, что Виноградов стоял в полуметре от мишени. «Дззз-дзз», — повизгивали пули, а он длинной палкой показывал стреляющему места попаданий.
Когда грянуло восстание, Миуссы в первый же день превратились в крепость. Опрокинутые вагоны конки, стальные листы, врытые в землю, преградили подступы к трамвайному парку.
Миусская площадь, заваленная водопроводными трубами, грудами камней, была удобна для засад и внезапных вылазок. Прилегающая местность — лесные склады, коптильная селедок, огороды, Катышкина деревня, приютившая кустарей-башмачников, — надежно укрывала разведчиков и дозорных дружины.