— Во-вторых, мы выводим из-под удара своих людей. Летальные заказы не породят никаких подозрений…
Штернберг загнул второй палец.
Виноградов неотрывно следил за движениями собеседника, будто в них заключался особый, полный значения смысл, а сам уже мысленно подсчитывал заводские, безупречно отточенные оболочки для бомб; подсчитывал, конечно, не единицы, а тысячи, многие тысячи.
«Вот тебе и приват-доцент, вот тебе и астроном!» — думал Михаил Петрович, хотя еще не представлял, каким образом оболочки для бомб удастся заказать на заводе. Может быть, в самом деле ваньки-встаньки? Впрочем, главное — идея. Так всегда говорил его университетский наставник Николай Егорович Жуковский. Если есть идея, остается прикрутить колесики, чтобы она двигалась в нужном направлении… Колесики, колесики… Эх, гайки-винтики!
Михаил Петрович напомнил Штернбергу, что его заботило определение силы взрыва и радиуса действия бомб. У Павла Карловича и на сей счет были соображения. Он порекомендовал «поэксплуатировать эксплуататоров». Как? За Сокольниками есть Мыза-Раевский артиллерийский склад. Есть и полигон. Всяческие испытания описываются, как правило, в журнале Военно-Артиллерийского управления. Если возле склада «случайно» обнаружатся бомбы неизвестного образца, ими заинтересуются… Авось захотят испытать их на полигоне. А испытав, опишут в своем журнале. В конце концов выяснится, какой толщины стены берет ВТБ, на каком расстоянии поражает…
Виноградов взглянул на Штернберга, решив, что, наверное, не случайно природой дана ему такая ладная и могучая фигура, такая копна волос на гордой, большой голове.
Павел Карлович выждал, видя, что Виноградов ушел в свои мысли, потом сказал:
— И еще одно, крайне важные…
Штернберг поднял левую руку, сжатую в кулак, а к ней медленно приблизил правую с полусогнутыми, тонкими, шевелящимися, как щупальца, пальцами.
— Охранка!
После короткой паузы продолжал:
— Охранка действует все изощренней, щупальца ее все опасней. Нам надо быть гибче, изобретательнее, хитрее.
Он взял под руку Виноградова; они прошлись по поляне с рыжеватой травой, остановились возле широкого пня, рядом с которым, от корней, пошли молодые побеги.
— Охранка рада бы вырубить нас, вырвать с корнем. Мы не вправе доставить ей такое удовольствие…
Уловив вопросительный взгляд Михаила Петровича, Штернберг заговорил о глухой конспирации, о необходимости обрубить все концы, способные навести агентов.
План его сводился к следующему. «Господин Юрьев» нащупывает пути для легального выпуска оболочек и уходит на завод или в мастерские. Он — инженер. Он порывает с МВТБ, имитирует ссору с товарищами, словом, захлопнет за собой дверь. Способ жестокий, крайне неприятный. Ничего. Со временем все станет на место. А дело выиграет. Никакая слежка за другими членами МВТБ не приведет к провалу, нити, ведущие к Юрьеву, будут оборваны.
Они расстались возле раздвоенной, похожей на рогатку, сосны.
Штернберг медленно удалялся по просеке, усеянной пеньками. Закинув руки за спину, в безукоризненно сшитом костюме, он шел ровным шагом, временами останавливался и что-то разглядывал на вершинах сосен.
Виноградов усмехнулся; ничего не скажешь: приват-доцент Московского императорского университета на прогулке…
XVII
Цераский стоял на крыльце со Штернбергом и покачивал головой:
— Какую кашу заварили, батенька, а?
Двор обсерватории был заполнен группами студентов. Одни держали полосатые вешки, другие — рейки с пестрыми делениями, третьи — нивелиры, установленные на треногах.
Вот уже которое утро двор обсерватории напоминал бивак. Получив задание, в каком квартале Москвы проводить съемки, студенты растекались по городу.
— Со времени Зосимы, наверное, подобного многолюдия здесь не бывало.
Витольд Карлович смотрел на Штернберга по-детски ясными глазами. На его лице всегда отражалось множество оттенков настроения, разгадать которые порой было нелегко. К чести Цераского разговор о заседании физико-математического факультета он не возобновлял и препятствий затее Павла Карловича не чинил. Непонятно было, почему вдруг он вспомнил Зосиму? Подчеркнуть лишний раз косность правительства?
Штернберг, перебирая бумаги по истории обсерватории, не раз встречал имя Зосимы. В 1827 году Зой Павлович Зосима, щедрый меценат, греческий дворянин, живший в Москве, подарил университету свою дачу на Трех Горах, у Пресненской заставы. Дача примыкала к владению купчихи Прохоровой и к земле Никольской церкви. Тут и заложили первые здания обсерватории.