По коридорам, по лестницам гостиницы «Дрезден» сновали рабочие, солдаты, красногвардейцы. Еще, кажется, не бывало такого, чтобы все спешили одновременно: одни вверх по ступенькам, другие вниз — скорей, скорей, скорей!
Утро начиналось буднично. На дворе серым пологом нависало небо. Не переставая лил дождь. Гостиница жила обычной жизнью.
— Петроградская погодка, — сказал Михаил Федорович Владимирский. — На Тверской прямо-таки «Невы державное теченье».
Владимирский любил перемежать свою речь строчками из стихов. Откуда у него эта страсть — у профессионального революционера, медика по образованию, Штернберг не знал.
Михаил Федорович стряхнул капли с ворсистой фуражки, вытер усы и бородку и, посмотрев на мокрый платок, покачал головой:
— «…И алчную землю поила дождем».
«Погода — дрянь», — Павел Карлович мысленно согласился с Владимирским и позавидовал его маленькой, плотной, чуть тронутой сединой бородке: просохнет в два счета.
В гостинице «Дрезден» не хватало света и зажгли лампочки. Свет электрический и свет из окон мешали друг другу — лампы светили тускло, вымученно.
Заседание Московского комитета началось, как обычно, в назначенное время. Штернберг сел у стола, на краю которого лежала газета «Социал-демократ» с отчеркнутыми синим карандашом строчками:
«Война объявлена. Правительство, капиталисты, помещики сомкнутым строем идут против крестьян, солдат и рабочих. Необходим немедленный отпор!»
Хотя речь шла о событиях в Калуге, слово «война» показалось Павлу Карловичу несколько громким. Он поискал глазами кого-нибудь из редколлегии «Социал-демократа».
Все произошло неожиданно. Секретарь Московского комитета Василий Матвеевич Лихачев, которому занесли какую-то записку, поднялся и с минуту стоял, поглощенный чтением. Лицо его отразило крайнюю сосредоточенность:
— Телефонограмма из Петрограда. От Ногина.
Ногин и Ломов уехали в столицу на Второй съезд Советов. Все знали, что они там, и телефонограмма, скорее всего, могла означать новую отсрочку съезда.
— «Сегодня ночью… — голос Лихачева прозвучал громче обычного. Василий Матвеевич обвел взглядом сидящих, словно стараясь запомнить их позы, их взгляды, выражение их лиц. — Сегодня ночью… — повторил он, — Военно-революционный комитет занял вокзалы, Государственный банк, телеграф, почту. Теперь занимает Зимний дворец. Временное правительство будет низложено. Сегодня в пять часов открывается съезд Советов. Переворот прошел совершенно спокойно, ни единой капли крови не было пролито. Все войска на стороне Военно-революционного комитета».
На мгновение в комнате наступило всеобщее оцепенение. Лихачев продолжал стоять, не выпуская из рук листок с телефонограммой. Эта минута, которую ждали долгие годы, пришла ошеломляюще внезапно.
— Прочтем еще раз? — спросил Емельян Ярославский, руководитель военной организации большевиков, выходя к столу в своем суконном френче с накладными карманами и протягивая руку к телефонограмме.
Он читал медленно, с остановками:
— «…занял вокзалы,
Государственный банк,
телеграф,
почту…»
Ясно?
Только теперь, кажется, все поняли смысл происшедшего. Ярославский обнял Лихачева, Владимирский отчаянно тряс руку Павла Карловича и декламировал:
— «Россия! Встань и возвышайся!»
Рядом с ним оказался Осип Пятницкий. Его узкое, худое лицо, еще больше заострившееся в годы енисейской ссылки, сейчас светилось улыбкой. Пятницкий смотрел на Владимирского и Штернберга, повторял:
— Подумайте — свершилось! Наконец-то свершилось!..
Колесо событий завертелось с бешеной скоростью. Московский комитет заседал, отбросив старую повестку дня. Потом заседал совместно с Областным бюро и Окружкомом. Избрали Партийный боевой центр по руководству восстанием.
— Жаль, что это не сделано заранее, как в Петрограде, — сказала Варя.
— Пока гром не грянет, мужик не перекрестится, — вставил Ярославский.
Варя бросила камешек в адрес тех, кто оттягивал создание боевого центра, и в другое время разгорелась бы, наверное, полемика, но теперь было не до споров — хлынул поток неотложных дел.
Алексей Ведерников, не успев закурить трубку, на ходу застегивая пальто, выходил из комнаты. Куда девались его неповоротливость и медлительность! Он отправлялся в Покровские казармы за солдатами, чтобы занять почту и телеграф.
— Тише, тише, товарищи! — просила Варя и, склонясь над столом, быстро водила пером по бумаге.
Павел Карлович скользнул взглядом по листку: «Рязань — докладчика не будет», «Калуга — бумага есть», «Смоленск — литературу посылаем». Варя составляла шифрованные телеграммы в область. Разные тексты означали одно и то же: началось!