Со вздохом я развернула одеяло и, подобрав ноги, забралась к Дойлену под бок. Утро вечера мудренее.
2
Лучше не спрашивайте меня, хорошо ли я спала. Плохо. Можно сказать, глаз не сомкнула.
Дойлен храпел так, что сотрясался фургон, а наши лошади беспокойно фыркали. Поставленная мной сфера тишины держалась от силы десять минут: я была в настолько растрёпанных чувствах, что не могла толком сосредоточиться. А под утро, в один из тех коротких периодов, когда заклинание приглушало могучий храп, я услышала, что кто-то тихо-тихо ходит вокруг фургона. Какой уж тут сон... Расстегнула кобуру и коснулась пальцами рукояти пистолета. Потом осторожно выглянула в щель: мальчишки благополучно спят под натянутым полотнищем, завернувшись в одеяла, а Лис уже вылезает оттуда. С виду заспанный, но тому, кто попытается на него напасть, придётся совсем кисло... Тихие шаги исчезли, растворились в звуках раннего утра.
Только тогда я сумела провалиться в недолгий сон-забытьё. А когда проснулась, Дойлен, приподнявшись на локте, разглядывал меня. Притом, казалось, будто он боялся меня потревожить. М-да, ну и видок у него после вчерашнего. Бледный до синевы, растрёпанный, осунувшийся, на рубашке винные пятна. Но - улыбнулся. Сразу, как только увидел, что я глаза раскрыла.
- Голова не болит? - первым делом поинтересовалась я, едва заметно улыбнувшись в ответ.
- Болит, - честно признался он. - Послать Лиса за вином, или у нас ещё что-то осталось?
Без лишних слов я поднялась, порылась в корзинах и вытащила на свет божий маленький запечатанный кувшинчик. На котором не хватало только надписи: "Осторожно, джинн!" Дойлену как раз на один глоток.
- Ух, хорошо! - он забросил пустой кувшинчик в угол. - Сразу в голове прояснилось... Э... Стана, я вчера ничего этакого не натворил? Что-то ты слишком хмурая.
- Не выспалась, - буркнула я. - Ты храпел, как... не знаю, кто.
- Точно ничего не было?
- Точно.
Вчерашний вечер я до конца жизни помнить буду. Но ему не расскажу. Во всяком случае, пока не выясню, что там у него стряслось. Если вообще решусь вывалить ему на голову... такое. Хотя, как знать, может тут подобные фокусы в порядке вещей.
- А я уж подумал... Ладно. Я тебе другое сказать должен, - он помрачнел, улёгся и уставился в полог. - Сначала о невестке моей. В порядке она, на сносях уже. Радуется. Сын мой, с тех пор, как мы с тобой его слегка поучили, бить её перестал... Но это... пожалуй, все хорошие новости.
- Ох... - услышав, каким бесцветным, вылинявшим голосом это было сказано, я нешуточно испугалась. - Твоя жена?..
- Моя жена - жирная безмозглая гусыня, - теперь на бесцветном фоне проявились алые нотки гнева. - Я, дурак, понял это слишком поздно.
Вот оно что... Вот что означали его вчерашние слова про "двадцать пять лет кобыле под хвост". Расспрашивать о подробностях - жестоко. Четверть века просто так не скомкаешь и в мусор не бросишь, как использованную бумажку. Но он сам всё рассказал, без моих расспросов.
- ...слово за слово, я ей - скажи, разве мы столько лет жили не любя друг друга? А она мне: тебя, мол, не то, что любить - вообще с трудом терпеть можно. И она радуется, что наконец нашлась ...дурочка, готовая это делать вместо неё. Сказала, что все годы она мучилась и ждала, не могла дождаться, когда кто-нибудь из соседей меня пришибёт. Что довольна, считает себя свободной, уже обратилась к Гидемису с прошением о разводе, и что младших я не увижу, как собственных ушей... Ладно бы - просто сказала. Но она ведь так это говорила... с таким злорадством! Как будто я её все эти годы не на руках носил, а избивал и унижал... И Керен туда же, вырастил дурака на свою голову... Я и сорвался. Наговорил всякого. Сказал, что ей самой развода не видать, пока она мне пацанов не оставит. Потом ушёл и надрался... Думал: всё, жизнь насмарку... Помню, как три кувшина подряд вылакал. Четвёртый кувшин помню с трудом, вкус странный... В ушах звон, какие-то рожи рядом... И вдруг - ты...
Он с силой провёл ладонями по лицу, словно стирая невидимую паутинку. А когда открыл глаза, голос его был странно глухим и тихим.
- Знаешь, Стана, - сказал он, - иногда, чтобы по-настоящему узнать близкого тебе человека, нужно дать ему власть над тобой. Хоть на миг... Она, - кивок куда-то в абстрактную сторону, - решила, что сможет шантажировать меня сыновьями. Не на того нарвалась. А ты... Ты же вольна приказать мне что угодно, хоть сапоги тебе языком вылизывать. И я подчинюсь. Но ты ограничилась только запретом... близости. Правильно сделала, кстати. Мы с тобой друг от друга головы теряли, а это нам сейчас ни к чему... Я вот всё гадал, почему ты так поступила.
- Не хочу злоупотреблять властью, - слабо улыбнулась я. - Наверное, потому мне её никогда и не видать.
- Да понял я это, - ответил Дойлен. - Только сейчас понял. Сравнил... И так обидно стало - хоть волком вой. Полжизни отдать - и кому!..
- А дети?
- Ну, разве что дети... Об одном сейчас жалею - что не попалась ты сюда двадцать пять лет назад...
Двадцать пять лет назад я жила в другом городе, и была наивной дурочкой, ненамного лучше Ирки. Но моё воображение заработало, и перед глазами встала та, несбывшаяся жизнь... Шестнадцатилетняя девчонка со слабым колдовским Даром, в чужом мире. Учёба, серебряный медальон, средней руки владение, претенденты на руку свободной молоденькой ведьмы, среди которых Дойлен. Такой же молодой и глупый, как его сын сейчас. А что? В нём чувствуется какая-то первобытная жизненная сила. Недаром крестьянки на него гроздьями вешались, сами, без принуждения. Я бы в такого влюбилась, до беспамятства. И эти двадцать пять лет мы бы прожили вместе, детей бы родили, да не троих, а больше. И были бы среди них колдуны, это точно... Но не получила бы я ни жизненного опыта иного мира, ни образования, не стала бы программистом... и ехали бы мы сейчас вместе с детьми - на убой. Без малейшего шанса выжить.
- У нас поговорка есть: что ни делается, всё к лучшему, - тихо проговорила я. - Наверное, и то, что не делается, тоже.
- Хочешь сказать - всё, что с нами произошло, имеет глубокий смысл? - в голосе Дойлена послышалась горькая ирония.
- Ну, во всяком случае, всё, что с нами случилось, до сих пор помогало нам выжить. Чем не глубокий смысл? - я ответила своей иронией - ничуть не менее горькой. - Есть ещё одна поговорка: то, что нас не убивает, делает сильнее. Тебе сейчас больно, как никогда. Перетерпи и живи дальше. Ты сильный, ты сможешь.
На секунду представила себя на его месте ...и мороз по коже. Паша попросту не способен заявить - мол, я с тобой столько лет не жил, а мучился, и какое счастье, что нашёлся дурак, способный тебя терпеть. Он слишком умён и слишком честен, чтобы скрывать истинное отношение. Если бы я ему надоела, он бы просто поставил меня в известность. Да и в первом браке он так натерпелся от жены-истерички, что больше всего ценил тёплое спокойствие в нашем доме. Но если на секунду допустить такую возможность, то меня в том доме уже через час бы не было. Часа как раз хватило бы на сбор большого велобаула, а из совместно нажитого имущества забрала бы разве что велосипед и кота. Мне было куда идти - брат принял бы меня без разговоров.
Это действительно страшно. Но жизнь продолжается, дамы и господа. Что нас не убивает...
- Давай пока свернём эту тему, - предложила я. - Личное пусть остаётся личным, а тут вчера кое-что ещё случилось, помимо ...вечернего происшествия.
И я вкратце поведала историю о двух странных типах, крутившихся около нашего фургона. С каждым моим словом Дойлен, переместившийся из положения "лёжа" в положение "сидя", мрачнел всё больше и больше, а под конец категорично заявил, что отныне даже конец света не вынудит его оставить нас без охраны. Без его охраны - так будет точнее.
- Если мы им нужны для дела, - он прикинул ситуацию и сделал некие выводы, - то покрутятся, поймут, что силой ничего не вырвут, и пригласят по-хорошему. А если мы им нужны только как падаль, чтоб перешагнуть и дальше идти, то пусть приходят, - он хищно осклабился. - Прикончить-то они нас прикончат, да только я их прежде порву. Плохо они меня знают.