Я поднялся на третий этаж. Далеко в конце коридора возле распахнутого окна беседуют с бумагами в руках Белович и Бронштейн. Оба похожи не на русских националистов, как вон Лукошин, а на преуспевающих молодых энергичных бизнесменов из Парижа или Лондона. Оба в белых с синевой рубашках, с умело подобранными галстуками, аккуратно подстриженные, чисто выбритые, с подчеркнуто европейскими лицами: длинноголовые, с высокими скулами и выступающими подбородками, оба арийски голубоглазые, похожие, как братья, только Белович носит очки, хотя, подозреваю, все для имиджа, как говорится. Сейчас зрение легко и достаточно дешево сделать стопроцентным не только в клинике Федорова, но уже во множестве ее филиалов.
Белович показывает Бронштейну бумаги, но не тыкает пальцем в строчки, как делал бы Лукошин, а, перевернув ладонь кверху, легонько постукивает по распечатке кончиками ногтей. При моем приближении оба повернули головы, в очках Беловича отразился солнечный свет, словно от зеркальных, но только на миг, Белович прекрасно воспитан и никогда не позволит себе надеть очки с зеркальными или темными стеклами.
Я скупо улыбнулся, их трудно застать вместе, Белович очень обижается и переживает, когда из-за фамилии в нем подозревают еврея. К тому же и отчество – Маркович, Василий Маркович Белович, уже охрип доказывать, что в родной Белоруссии окончания фамилий на «ич» так же привычны, как в России на «ов», а на Украине на «енко». А имена Левко, Марко – самые распространенные как на Украине, так и в Белоруссии…
Бронштейн – да, еврей, он и не маскируется под Иванова или Петрова, Исаак Маркович Бронштейн – экономист, менеджер, бухгалтер, толковый работник, дело свое знает и делает с азартом. Для него РНИ – предприятие, которое должно процветать, вот и старается, чтобы с бумагами все в порядке, а то проверки идут одна за другой, эти проклятые демократы уже задолбали, он их ненавидит больше, чем коммунистов, те в прошлом, а эти придурки здесь, жить мешают.
– Приветствую, – сказал я.
– Слава России! – ответил Белович, а Бронштейн легко согласился:
– Да-да, слава-слава России, родине слонов и самых лучших в мире дорог!
– А что дороги? – возразил Белович задиристо. – Танки уже не застревают!
– Наши танки все проходимее, – согласился Бронштейн. – Вот Борис Борисович подтвердит, он был на авиашоу в Тушине.
Белович закатил глаза под лоб, пробормотал:
– Ах, Биробиджан, Биробиджан… Многовековая мечта русского народа…
Бронштейн сказал обидчиво:
– Ах, ви таки антисемит?
Белович отмахнулся устало:
– Знаю-знаю, зачем вы напустили в Россию всяких черножопых! Как будто стал бы Гитлер антисемитом, если бы еще тогда в Германию понаехало столько турок и негров, как сейчас!..
Я постоял, послушал их пикировку, поинтересовался:
– О чем спор?
– Исаак Маркович говорит, что надо делать какие-то шаги вперед…
– В России? – возразил Бронштейн. – В России стремительный шаг вперед только после пинка в зад.
– Судя по рекламе, – возразил Белович, – в России всего три беды: перхоть, кариес и менструация! Так из-за чего нам давать пинка?
– В России по-прежнему только две беды, – запротестовал Бронштейн, – дураки и… дуры! Хотя, конечно, как все дураки, оптимисты. Только в России каждую пятницу в газетах печатают крупно объявление о конце света и мелким шрифтом печатают под ним программу передач на будущую неделю.
Белович помахал пальцем у него перед лицом:
– Вы никогда не задумывались, почему американцы, намекая на известный орган, показывают средний палец, а русские – руку по локоть? Это наш несимметричный ответ проклятому Западу. И намек, что если нам засадить палец, мы…
Я примирительно улыбнулся обоим, хорошо, хоть эти не заговорили ни о писсуарах, ни о церкви, пошел к себе, но по дороге передумал и направился к Власову, своему заместителю, этот приходит обычно раньше меня, сразу включается в работу, но, так как он не европеец, у которого это в крови, и не азиат, а нечто удивительное – евразиец, то иногда приходит ни свет ни заря, а иногда – после обеда.
Власов, как мой первый и единственный заместитель, занимает и должность начальника службы охраны, а заодно и службы безопасности РНИ. Правда, это делает из рук вон плохо, убежденный, что все мы здесь братья, из-за чего почти свободно ведут пропаганду всякие бронштейны. К счастью, его бездеятельность с лихвой компенсируется азартной работой Лукошина по выявлению врагов, он их находит десятками, и нельзя сказать, что у него паранойя.
В самом деле, если не считать Лысенко и Орлова, откровенных зубоскалов, эти над русскими смеются так же легко, как и над юсовцами, попадаются и откровенные враги, что проникли в наше движение с целью вести подрывную пропаганду, сеять смуту, недоверие, стараться расколоть движение на враждующие между собой фракции, как уже удалось проделать сперва с христианством, потом с исламом, Интернационалом, коммунистической партией и прочими-прочими движениями, что могут помешать наступлению того, что сейчас прячется под эвфемизмом «глобализация».
Лукошин и к моему имени прицепился, что это за жидовское имя «Борис» среди истинно русских арийцев, да еще «Борис Борисович», на что первым вскинулся Лысенко, у них-де на Украине все великие герои-антисемиты из казачества носят имена Марк, Соломон, Лев, даже Богдан Хмельницкий на самом деле – Зиновий, а Богдан – казачья кличка. Церковью это имя, кстати, запрещено и проклято, ибо имена имеют право давать только священники, вот такие у нас рылы православные!
Бронштейн напомнил, что и Сталин не совсем жид, хоть Иосиф, под него, Бронштейна, косит, а Ленин не совсем русский, хоть Владимир.
Конец спорам положил Белович, принес распечатку из академического словаря. Борис – чуть ли не единственное чистейшее арийское имя, означающее «северный», в таком виде пришло и в Древнюю Элладу, где так стали называть все северное: борей – северный ветер, Борисфен, бор, даже народы в самой Европе, когда начинали дуть северные ветры, говорили: ого, подул бора…
Но и потом Лукошин не успокоился, все приглядывался ко мне, вдруг да жидовское мурло вылезет, история историей, но известно, кто борисами зовется теперь, а русские сейчас все – роланды, гарольды, ричарды и прочие генри. Я помалкивал, в любом обществе, партии, движении должен быть излишне бдительный, над которым хоть и посмеиваются, зато такой первым заметит и первые признаки вражеского проникновения.
– Борис Борисович!
Я оглянулся, по середине коридора идет в мою сторону, как линкор, Светлана Омельченко, замглавного редактора, правая рука Дмитрия Лысенко. Не сказать, что толстая, хотя близко, близко, а массивной выглядит от топающей походки и воинственного вида, жаждет отвоевать больше места для женщин, куда их не допускают злые мужчины.
Я приветливо улыбнулся.
– Привет, привет. Что так рано?
– Да у меня возникла идея, как расширить аудиторию нашей газеты, – ответила она. – А что, если…
Она излагала, я слушал, кивал, рассматривал сравнительно новое явление в жизни: женщину-политика. Понятно, что среди женщин нет ученых или изобретателей, не надо тыкать Склодовской-Кюри: единственный пример за всю историю человечества заставляет вообще подозревать одного из первых трансвеститов, подумаешь, в джазе только девушки! – но зато среди политиков они вполне, вполне, ибо изобретать ничего не надо, а только умело переставлять готовые фрагменты мозаики, созданной вообще-то мужчинами. Благодаря этому умелому комбинированию готовыми кусочками женщины хорошо сочиняют женские романы или детективы, где ничего придумывать не надо, а только рыться в чужом белье: кто к кому ходил, что сказал и кто кого за это убил.
Правда, и в политике женщины в основном уступают мужчинам, но уж если попадаются женщины-политики, то готовы спорить за место рядом с Талейраном или Макиавелли. Светлана как раз такая женщина, всегда мягко улыбающаяся, Карнеги почитывала, с хорошей фигурой, не спортивной, а именно женской: с приподнятым выменем, не шибко тонкая в поясе, зато с задиристо оттопыренным задом, напористая, целеустремленная и умеющая безошибочно оперировать тем арсеналом доводов, который удалось понять и усвоить.