— Не вернулась ли дружина?
— Нет, княже.
— Чу, — насторожился Борис и вскочил. — Слышишь?
Отрок прошептал испуганно:
— Никак, бродит кто-то. Не печенеги ли?
— Подай меч.
Отрок метнулся к оружию, но в шатёр ворвался Пут ша; следом Тальц и Еловит. Борис попятился, спросил тихо:
— Что замыслили, бояре?
Но те, выставив копья, молча приближались к нему.
— Кончаем, — прохрипел Путша и ударил Бориса.
— Убийцы окаянные! — закричал отрок.
Бояре оглянулись.
— Прикончим и его! — крикнул Еловит и вонзил в отрока копье. Тот упал.
Оттолкнул Путшу князь Борис, обливаясь кровью, выбежал в степь.
Почто стоим да смотрим? Окончим повеленное нам! — воскликнул Путша.
Обнажив мечи, Тальц с Еловитом догнали Бориса, рубили остервенело, пока Путша не остановил их:
— Будет, теперь завернём тело в шатёр да захороним, как угодно было князю Святополку.
В Переяславле и людном Киеве, в ближних сёлах и городках: Вышгороде, Василеве, Белгороде, Искоростене, на торгу ли, в церквах только и разговоров:
— Слыхал, Святополк Бориса убил!
— Братоубивец!
— Борис-то тихий был князь.
— Окаянный!
— Вестимо, окаянный!
Трудно людскую молву унять. Велел Святополк народу меды выставить, ин хуже, хмель совсем языки развязал.
В княжьих хоромах, как и при князе Владимире, что ни день, пируют от обеда и допоздна. Уже с полудня кличут горластые зазывалы гостей:
— Дружину старейшую, боярскую, князь Святополк кличет на званый обед!
Тех дважды не приглашать, торопятся в гридню, рассаживаются за дубовыми столами всяк на своём месте, как издавна повелось.
Просторная гридня украшена еловыми и сосновыми лапами, пучками полевых цветов. На полу ногам мягко от толстого слоя соломы.
Святополк сидит за столом, на помосте, рядом с Марысей, в рубахе яркой, шёлковой, от ендовы хмельного мёда раскраснелся, на высоких залысинах пот бисеринками. Княгиня тоже в нарядном сарафане, губы в довольной улыбке. Ещё бы, как оно обернулось. Совсем недавно за крепким караулом в смердовой избе Дни коротала, а ныне княжение киевское…
Вся гридня столами уставлена. Воевода Блуд уселся у самых ног княгини Марыси, туда-сюда покачивает большой головой, хихикает беспричинно.
Не терзают Блуда сомнения, и совесть душу не гложет, что бросил княжича Бориса в беде. В тот день, когда боярин Путша велел ему увести в Киев к князю Святополку дружину, он догадался, что Борису осталось Мить недолго, но не захотел стать на его сторону, переметнулся к Святополку…
За столами, поближе к княжескому помосту, один к другому жмутся бояре Путша, Еловит и Тальц, а за ними Другие бояре, тысяцкие, сотники. Шумно, весело на пиру. Едят и пьют без меры. Отроки с ног сбились, не успевают наполнять ендовы, снедь на столах менять.
Под столами собаки подняли возню, кости не поделили. Путша пнул ногой первую попавшуюся, собака заскулила.
За гвалтом и гомоном мало кто заметил, как в гридню вошёл запылённый воин, направился к князю, склонившись, сказал ему что-то. Святополк побледнел, стукнул кулаком по столу. Сидевшие поблизости стихли. Путша, слышавший, что сказал гридин князю, шепнул Еловиту:
— Воевода Александр не в Киев направился, в Новгород, к Ярославу.
Святополк тяжело поднялся, глаза злобные, открытым ртом воздух ловит, задыхается. Дёрнул ворот рубахи, так что с треском отлетела золотая застёжка, выкрикнул:
— Предал воевода Александр, козни творит! Я не забыл, как они меня с Владимиром обманом из Турова в Киев затащили! А Ярослав-то? Мало ему Новгорода, мою дружину переманивает… Не бывать тому! Отдам червенские города Болеславу и сестру мою Предславу ему в жены! Избью братью свою и приму власть русскую един!
В гридне тишина наступила, гости не шелохнутся. Путша торопливо поднялся, обнял Святополка за плечи, навалился рыхлым телом, усаживает, успокаивает:
— Полно, князь, печалиться, пускай его уходит воевода Александр. Всё одно не слуга он те. Был псом у, Владимира и остался таковым. Ярослав же в Новгороде сидит до поры… Скоро и Горясер заявится к те с вестью радостной…
А Еловит налил корчагу мёда, сует Святославу в руки:
— Пей, княже, пей!
СКАЗАНИЕ ЧЕТВЁРТОЕ