Чувствуя, что Гуммата не остановить, Курбан-ага указал Хоммаку на дверь.
— Иди пока. Я разберусь.
Кладовщик вышел, не сказав ни слова. Гуммат тяжко вздохнул, словно сожалея, что не дали ему излить душу.
— Ну все, Курбан-ага, теперь я не сомневаюсь, Хоммак — вор!
— Вор, да не пойманный! — сказал председатель и перевернулся на бок. — Докажешь его вину, устроим суд перед всем народом. А пока не поймал, полегче!
— Пускай не поймал! А разве не известно, что он во время войны делал? Можно такого в кладовщиках держать?!
Курбан-ага не спешил с ответом. Посидел, подумал…
— Да, я тоже слышал про него кое-что…
— Народ не будет врать, Курбан-ага!
— А про вас с Гозель! — председатель искоса взглянул на Гуммата. — Меня ведь тогда три аксакала уговаривали: прогони, мол, распутника из села, честь нашу позорит… Если б я их послушал?
— А я бы не ушел. Докажите сначала мою вину!
— Правильно. И про кладовщика доказать надо! Вот и займись. А если доски нужны, отдай заявление бухгалтеру, я подпишу.
Гуммат сидел дома один, когда явилась Гозель. Соседка не показывалась с того самого дня, и Гуммат решил, что сейчас она пришла плакаться. Ничего похожего — Гозель стояла в дверях довольная, веселая, а глаза на ее коричневом, обожженном солнцем лице глядели горделиво и презрительно. Гуммат обрадовался — значит, хорошие новости, однако вида не подал, взглянул на нее мельком и, нахмурившись, опустил голову.
— Хорош хозяин! Ты не думаешь, что, раз человек пришел, надо его в дом пригласить?
— А что у нас за секреты, чтоб рядышком сидеть, шептаться? Говори. Я и отсюда слышу.
— А может, не хочешь слушать? Уйду. Я ведь потому пришла, что в смелость твою поверила. Болтают, будто самому председателю правду в глаза сказал. Так, что ли?
— На работу ходишь?
— Хожу. А больше тебе не о чем спросить?
— Сама скажешь, если есть что.
— Да уж есть. Муку твою облегчить хочу.
— Какую еще муку?!
— Ну как же — Хоммак тебе здорово насолил! Фонарь под глазом поставил, заявленьице состряпал! Уж больно, говорят, хорошо заявление. — Гозель расхохоталась.
— Ты что, развлекаться сюда пришла?
— Ладно, слушай. — Она перестала смеяться и, подвернув под себя подол, присела на край кошмы. — Я разузнала, почему у Хоммака в хлеву шерсти не оказалось. Пронюхал он о нашем разговоре, понимаешь? Точно это — клянусь хлебом на твоем достархане! Ну, чего отворачиваешься?! Не хочешь — не буду говорить! Мне не больше всех надо!
— Ладно, не гомони попусту. Рассказывай.
— Значит, было так. Свекровь племянницы Бибиш сидела у матери Хоммака. Вдруг прибегает Энне, бледная как смерть…
— Свекровь, племянница, мать — болтовня это все!
— А ты не торопись, слушай! Старуха потом Бибиш все рассказала, а та — мне. Хотя они и не знают, чего Энне напугалась, а мы-то знаем… Ну вот. Когда мы с тобой на террасе шумели, ко мне тетя Хесель пришла, жена Кандыма-ага. Она к нам каждый вечер приходит, у них корова уже не доит, старуха и берет у меня молоко для внучки. Так вот: "Слышу, — говорит, — это уж она мне потом рассказывала, — споришь ты с кем-то, я и не решилась окликнуть". Постояла она, послушала, и прямым ходом к Энне. Хотела только молока у нее взять, да не удержалась, рассказала все, что слышала.
— И что ж она ей рассказала?
— Вее. Говорят, мол, Хоммак шерсть ворует да в хлеву прячет. Бабка-то и понятия не имела, что из этого получится. А Энне, не будь дура, сразу к Хоммаку!.. Это ведь такая стерва! Вы-то, мужики, таете перед ней, обмираете, как поглядит! А она склочница первая в деревне! В прошлом году сколько крови людям попортила! Сапу с Ата-шихом поссорила! Ну черт с ней! В общем перепрятали они шерсть. Мешки теперь у Энне в кладовке. Вот тебе ключ — у нас замки одинаковые. — Гозель бросила ему небольшой ключик. — Чего молчишь? Ты вот что: если так и будешь тюком сидеть — лучше уйди с дороги, сама все сделаю! Боишься небось?
— Не боюсь. Не верю я тебе.
— Ну и не верь — нужна мне твоя вера! У тебя Курбан-ага есть — ему верь! Молись на него! Только он-то тебе не больно верит! Снял он Хоммака? Нет? И не снимет!
— Снимет! Рано или поздно снимет. А не снимет — заставим снять!
— Ишь ты, как разошелся! Больно смел стал! А может, ты просто глупый? Умом бог обидел, а?
— Хочешь поделиться?
— Могу и поделиться — жаль мне тебя. Веришь людям, заступаешься за них, а как тяжелый час, и поддержать тебя вроде некому. Курбану-ага он верит! Надо же!
— Верю. И буду верить! И Курбану-ага и другим!
— Ну и черт с тобой, верь! Давай сюда ключ!