— Чего ж сердиться, — благодушно заметил Гурт. — Взялся жене помогать, терпи. Зато спишь спокойно — в собственном доме, на мягкой постели…
Аманлы прищурился. Вот, значит, с чем пожаловал, дорогой гость? Он сглотнул слюну, острый кадык так заходил под кожей, что, казалось вот-вот прорвет ее. Потом вдруг спрятался, ушел в подбородок.
— Не лучше ли тебе, Гурт-ага, своими делами заниматься?
— А что я плохого сказал?
— Плохое, хорошее… Не хочу я об этом говорить, ясно? Из бригадиров ушел. Почему, тебя не касается. Захотел — пошел, захотел — ушел.
— Пошел в бригадиры, потому что захотел. Это верно. А вот ушел не по своему хотению.
Аманлы быстро-быстро заморгал.
— Тебя это не касается, ясно? Твое дело — сторона! Может, мне надоело горб наживать из-за денег. На дом себе заработал, вон какой домище отгрохал! И коврами все комнаты застелил! Видал? — Он дрожащими пальцами погладил пушистый ворс ковра. — Хочу жить как человек. Спать на своей постели, вечером чай пить здесь вот, на ковре. Имею я на это право? Имею. Понял теперь причину?
Гурт чуть заметно улыбнулся.
— А все-таки хорошо, что волнуешься ты, когда врешь. Машат, тот и бровью не поведет.
— Я, между прочим, не волнуюсь, а злюсь. На тебя. Что не в свое дело лезешь. Ясно?
— Ясно. Злость — это тоже неплохо. Злишься, значит, совесть не потерял.
— Тебе чего надо? — заорал вдруг Аманлы. — Чего пришел?
— Правду узнать пришел. Мне ее нужно знать, понимаешь? Хочу знать, почему ты подал заявление. Машат заставил? Да говори ты, не бойся, все равно шила в мешке не утаишь.
Глядя на морщинистое, губастое, ненавистное лицо, Аманлы лихорадочно соображал, что Гурту от него нужно. И что он знает. Скорей всего, знает все. Вон он как сидит — судья, да и только! Хоть бы позлился, черт губастый! Как же, такого разозлишь, не доводилось еще ему видеть, чтоб Гурт вышел из равновесия. Стало быть, пронюхал. Пронюхал и явился, чтоб Аманлы сам выложил ему все подробности. Чтоб как плов на блюде подал!
Аманлы заметил вдруг, что у него трясутся руки, и в ярости изо всех сил сжал кулаки. Да что ж такое, в самом деле! Сидит перед Гуртом и трясется! Тряпка, баба! Заячья душа! Правильно тебя Гурт трусом обозвал на собрании. Вот и сейчас сидит и смотрит, как ты психуешь, наслаждается…
Аманлы вдруг ненавистна стала эта комната. Ненавистна за то, что должен сидеть здесь, сидеть и дрожать — гость, ничего не поделаешь, не гнать же. Гость молчал, вроде и не глядя на него, но Аманлы точно знал, все он видит, этот губастый: и руки его трясучие, и бегающие глаза, и дергающиеся от страха губы… Хоть бы мальчишка опять крик поднял, можно было бы встать, уйти… Молчит, видно, мать явилась. Чего тогда сюда не идет? Ну да, она ж кормит. Значит, долго им сидеть вдвоем с Гуртом. А ведь он, проклятый, все мысли твои понимает, насквозь тебя видит! Потому и молчит. Чтоб ты дольше мучился.
— Аманлы! Известно тебе, что Машат на твое место сына своего ставить решил?
— А мне-то какое… — начал было Аманлы и вдруг осекся. — Сына? Своего Ораза? Ерунда! Сына он туда не пошлет!
— А почему?
— Ну… Не знаю… Только не пошлет. Ничего там такого нет… завидного. Заново ведь все начинать.
— Ты поэтому и ушел?
— Поэтому, не поэтому! — выкрикнул Аманлы. — Ты меня на слове не лови! Я сказал, почему ушел.
Он замолк, испугавшись своего крика, и долго не говорил ни слова. А чего говорить? Теперь хоть говори, хоть ори, Гурт все равно дознается. Растравил его Машат. Далось ему тутовник этот корчевать, знал ведь, что раздразнит! Уж если так невтерпеж, другого кого послал бы. В случае чего — знать, мол, ничего не знаю… А теперь что? С Гуртом тягаться — дело дохлое. Машат хоть и большое начальство, а против Гурта грош ему цена. Выйди они сейчас к народу, Гурту поверят, а не Маша-ту. А тот еще сына своего на это место толкает. Сдурел, что ли? Ведь не миновать скандала. Начнут копать…
От этой мысли Аманлы даже потом прошибло. Сказать бы гостю что-нибудь такое, независимое, к делу не относящееся. Попробуй скажи, когда язык во рту, словно кошма сухая, словечка изо рта не вытолкнешь. Уйди, Гурт, уйди, сделай милость, по гроб жизни должник твой буду!.. Сидит, черт губастый!
Чего это жена не идет?
Вполне могла сюда прийти кормить. Хотя нет, она Гурта стесняется, дочка ей, должно быть, сказала… Она старика уважает, еще девушкой у него в бригаде работала. Чуть слово какое против Гурта скажешь, как тигрица бросается. А ведь знает, что муж его терпеть не может. Спроси за что, пожалуй, и сказать нечего, нет ничего такого. Зла ему Гурт не делал. Может, потому, что давно уже чуял, рано или поздно, а не уйти ему от беды, и беде той Гурт будет причиной. Этот злыдень только и ждет случай, подходящий момент выжидает. Насчет Ораза Гурт врет, раззадорить хочет. Машат не дурак, не пойдет на такое. А вдруг пойдет? Вдруг он для того от него и избавился? Точно! Потому и запугивал. Струсил, конечно. Попробуй не струсь. Как бы Гурт из такой ловушки выкарабкиваться стал!