– А палача почему не послали?! – Петр представил, как его пытают смехом, и в бессилии стал вытирать сочащиеся из глаз от смеха слезы.
– Нет такого у нас влияния на вашу действительность, – признался царь сатиров. – Но я нашел другой выход: очень большие деньги или их отсутствие навсегда должны лишить тебя радости жизни.
– Скорей наоборот: я только и буду смеяться над тобой всю свою оставшуюся жизнь!
– В вашем мире такое невозможно: еще ни один сильно разбогатевший человек не стал более веселым. Со временем ты сам поймешь и подтвердишь эту аксиому. А если ты не сумеешь воспользоваться своим богатством, то…
– То тогда опять останусь прежним и буду еще больше радоваться жизни! – перебил его Петр, от хохота елозя ногами по ковру.
– … То тогда сожаление разъест твою натуру, словно кислота, разъедающая хлопковую ткань. Это тоже теоретически доказано и проверено длительной практикой.
– Ага! Что-то я такое подобное читал… Про украденный смех, кажется? И ты хочешь мой смех забрать себе за большие деньги?
– Нет! Мне хватает своего смеха. А вот твой раздражает и мешает.
– Ну ладно, коли так. – Петр, пошатываясь, встал с кресла и решился: – Давай свои деньги и свободен. А то меня друзья заждались в пивбаре. Праздник ведь…
– Хорошо! Но как не имеющий возможности соврать, хочу сразу напомнить: сумму ты можешь увеличить… – И столько надежды послышалось в голосе сатира Шилимбо, что Петр, пожалуй, впервые в своей жизни внутренне насторожился. Либо царек козлоногих явно помешан, либо здесь кроется какая-то ловушка. Поэтому он сказал без малейшего колебания:
– Мне и ста миллионов за глаза хватит. Давай!
– Не так сразу! – захихикал Шилимбо. – Вначале решим два технических вопроса передачи денег, а потом я тебе расскажу условия их получения. Итак, вначале назови два кодовых слова, после произнесения которых определенная машина из подпространства станет подавать тебе деньги.
– Слова могут быть любыми?
– В любом сочетании!
Петр пробежался взглядом по комнате и наткнулся на любимый плакат, на котором сшибались две стенки регбистов. На переднем плане виднелся быкообразный игрок, на майке которого красовался сорок второй номер.
– Сорок два! – выпалил Губанов, не задумываясь.
– Принято! – и в тот же момент на светящемся табло появились слова «сорок два». – Теперь довожу до твоего сведения, что евро мы тебе можем доставить в одном эквиваленте: монетой в один евро. Хотя понимаю твое стремление иметь всю наличность пятисотенными купюрами. Но! Тут уж все зависит от машины, а печатать фальшивки она не будет. И просто будет выдергивать одноевровые монеты по всему миру и собирать тебе. Осталось только назвать скорость, с какой монеты будут падать из подпространства. Например, одна или две монеты в секунду.
Что-то в этой технической формальности Петру не понравилось еще больше, и он стал рассуждать вслух:
– Так ведь они падать будут, небось, всю ночь! Всех соседей перебудят. А соседи у меня и так почему-то слишком нервные. А если я назову скорость, менять потом можно будет?
– Можно. Но… лишь в сторону уменьшения! – нехотя признался Шилимбо.
– Тогда пусть будет – сто монет в секунду! – для остроты ощущений выдал Петр. – Грохотнет пару минут – и тишина…
– Принято! – голос у сатира стал таким, словно он сжевал три лимона без сахара. Лишь светящееся табло живенько так высветило в третьей строчке: «100 евро в секунду». – Менять на уменьшение будешь?
И опять в голосе царя послышалась надежда. Губанов со всей скоростью своего более чем скромного математического таланта пытался хоть примерно высчитать время выпадения в осадок ста миллионов. Но мозги явно давали сбои: в ответе получались какие-то несуразные цифры. В душе он уже предвкушал, как он будет гомерически хохотать, когда выяснится, что все это просто талантливый розыгрыш друзей, приуроченный ко дню рождения. Поэтому равнодушно махнул рукой:
– Пусть так и остается!
– Подтверждено! – после этого восклицания Шилимбо рядом с первым вдруг появился второй экран, и царь козлоногих сатиров стал перечислять условия, которые должен был выполнить Петр Губанов. Лишь только гость называл очередное условие, как оно тут же вспыхивало искрящейся строчкой на табло и замирало ровным свечением.