Когда снимали в Одессе, то в гостинице я занимал соседний от Донбровского номер. Каждое утро я просыпался от требовательного стука в стену. Мне не нужно было смотреть на часы. Я знал — ровно семь утра.
Я одевался и шел к нему в номер. Дрожащей рукой он протягивал мне горсть мелочи:
— Коньяк, — хрипел он, — корону за коньяк!
Я не укорял его ни словом, ни взором. Ибо мне известно, человек не прекратит пить, пока сам того не пожелает.
Нравоучения я оставляю для тех, кто получает от этого удовольствие.
Пусть я буду бездушным чудовищем, но я скорее толкну падшего, чем стану его стыдить.
Выпив, он находил в себе силы умыться, причесаться, надеть шляпу и, слегка помолодевший, закуривал:
— «Старик, — цитировал он, улыбаясь, — я слышал много раз, что ты меня от смерти спас»… Эх, Ленька! Верь — не верь, но я буду делать «Пиковую даму»! «Пиковую даму» я им не отдам! Тройка, семерка, туз.
— Помню, — говорил я, — читали. — И отправлялся досыпать.
…Уж полночь на часах, а Германа все нет…
Глава шестнадцатая Люблю поболтать
До спектакля полтора часа. Сижу читаю. Подходит обкуренный Рома. Из новичков. Мнется около, ждет, когда я обращу на него свое внимание.
Я неохотно поднимаю голову:
— Чего тебе?
— Привет, — протягивает свою лапищу.
Он очень крепко сжимает мою руку. Сразу ясно, что он из тех, для кого чужая рука — эспандер.
— Что читаешь?
— Перечитываю. Цвейг «Звездные часы человечества».
— Ну и как? Интересно?
С чего бы это я перечитывал, если б мне не было интересно?
— Терпимо, — говорю.
Он присаживается рядом.
— Я сейчас твою книгу читаю.
Ну конечно. Как иначе вывести меня на разговор. Но я ему подыгрывать не стану.
— Завидую.
— Мне нравится твоя проза, — говорит он. — Ты пишешь в стиле Довлатова и Буковски.
— По-твоему, Довлатов и Буковски похожи?
— Ты не согласен?
— Довлатов глубже. У Буковского все грубее и проще.
— Говорят, Довлатов был сплетником. Искоса зыркнув на Рому, я криво усмехаюсь: — А сам-то ты кто после этого?
Он благодушно смеется и осторожно похлопывает меня по плечу.
Не люблю, когда ко мне прикасаются малознакомые люди.
— Тебе чего надо?
Изумленный, он смотрит на меня, взметнув серые бровки до образования глубоких морщин на угловатом лбу.
— То есть как? Поболтать.
— О чем?
— Да так, просто.
— Просто — даже папа маму не целует, — роняю я автоматически.
Я уже думаю о чем-то своем.
Не люблю болтунов. Тех, кто трещит без умолку. Ни о чем. О чем попало. Они лишь заполняют и время и саму атмосферу первым подвернувшимся словом. Они не напрягают при этом свой мозг, они напрягают только слушателей.
Меня не назовешь молчуном. Я люблю поболтать. Даже люблю поболтать ни о чем. Но в беседах я гурман. Мне необходимо, чтобы происходил особенный отбор слов и интонации, чтобы удовольствие получали и я, и мой собеседник, и слушатели, коль таковые присутствуют. Это больше, чем беседа. Это нефиксируемое создание устного произведения искусства в момент его исполнения.
И собеседник не может быть кем попало. С кем попало и жрешь, что попало.
Впрочем, Рома вроде парень нормальный и неглупый. Так какого черта я с ним так себя веду? А потом удивляюсь, что у меня нет друзей.
Хотя друзей нет по другой причине.
— Я тебе не нравлюсь? — спрашивает растерянно Рома.
— А ты мне и не должен нравиться.
— Не думал, что ты такой, — обиженно замечает он.
— Какой — такой?
Вот тоже проблема! Они насмотрятся наших спектаклей и судят о нас по нашим ролям. Полагают, что все мы интересные, умные, веселые и любим весь белый свет. А ведь это не так. Половина из нас любит только себя, а другая половина даже себя не любит.
На смену Роме приходит вялый из-за похмелья Танелюк.
— Слышал новость? — спрашивает. — Чебурашка переспал с Кандалаевой. Теперь вроде как встречаются.
— Чебурашка? Ну и крокодила он себе нашел. А кто говорит?
— Сама Кандалаева. Намекнула.
— Ну-у, она наплетет и не такое. Сам знаешь.
— Что читаешь?
— Стефана Цвейга.
— Я, кстати, книгу твою прочел.
— Что скажешь? Жека чуть замялся:
— В твоих рассказах нет положительных героев.
— Блин, и ты туда же! Я ж рассказчик, а не сказочник.
— Хочешь сказать, что в мире нет хороших людей?
— Плохих, — отвечаю. — В мире нет плохих людей. — То бишь все хорошие?