Старший батрак весело тряхнул головой: ему казалось, что всю неделю он не сомневался, а достоверно знал и говорил, что в воскресенье утром все вокруг будет точно таким, каким выглядело сейчас.
С юга ветер гнал низкие облака за стекольный завод и за выступ Айзлакстского леса, который острым углом вдавался в Дивайскую волость до самых Межамиетанов. Рассыпавшиеся над ритерской мельницей облака начали розоветь и, как бы тая, становились все тоньше — непременно прояснится, и день будет солнечный и теплый. Мартынь не мог удержаться: надо пойти посмотреть поближе, как выглядят овсы. Над мокрым молодым лесом поднималась дымка тумана, вода в лужах была совсем теплой. Южный ветер мягко овевал шею и открытую грудь. Старший батрак шагал улыбаясь, как будто шел подсчитать, сколько мешков овса он соберет себе с этого поля.
В это утро в Бривинях все встали на полчаса раньше, чем обычно по воскресеньям. Осиене едва успела сбросить в хлев вязанку свежей травы и вбежать в комнату, как хозяйка уже торопила Мартыня Упита, чтобы шел скорее, — Анна сейчас начнет читать молитву. Стол для дворни был покрыт чистой скатертью, кувшин с огромным букетом калужницы стоял посередине. Каждый сидел на своем обычном месте, только Анна Смалкайс, в качестве запевалы, сидела сегодня в конце стола, напротив хозяина. Ванаг надел льняную рубаху, обшитую на воротнике и обшлагах красными узорчатыми ленточками; волосы зачесаны гладко, небольшая белая плешь торжественно сияет на затылке. Особенной набожностью хозяин Бривиней не отличался, но отменить старый обычай тоже по хотел: после такого чудесного дождя пропеть несколько псалмов не мешало.
Лизбете запевать не умела, поэтому хором руководила Анна. Голос у нее как орган, любую проповедь могла прочесть не запинаясь, «Отче наш» произносила так громко, что остальным оставалось только шевелить вслед за нею губами.
Мартыню Упиту хотелось изобразить на лице благочестие и смирение, но, не зная, как это лучше передать, он стянул рот, словно собирался пустить слезу. Маленький Андр кусал губы и не поднимал глаз, чтобы остальные не разглядели в них искорок смеха. Лаура сидела неподвижно, поджав губы; на ней белая муслиновая кофточка и белый, обшитый кружевами, маленький передник. Узкие черные глаза с презрением оглядывали Лиену — у той косы уложены вокруг головы, чтобы хоть в эту торжественную минуту не спадали на плечи.
Вся семья Осиса расположилась на лежанке. В общей комнате сам Осис всегда выглядел растерянным, как бы виноватым, и сейчас смущенно проводил ребром ладони по своим линялым усам. Осиене все время беспокойно поглядывала на детей, привыкших к громким крикам и сильнодействующим приемам воспитания. Но детей трудно было удержать в повиновении только сердитым выражением лица или гневным взглядом. Кудель Талиных волос приглажена на скорую руку, рот разинут, широкие глаза точно прикованы к губам Анны, которая вот-вот начнет петь, — польются такие звуки, что заслушаешься. Никак не вдолбишь этому зверенышу, что молитва — это не пение, и нужно сидеть смиренно, слушать с благоговением и дрожью в сердце. Пичук, как котенок, свернулся на коленях у матери, и ей не видно, не заснул ли он снова. Чтобы этого не случилось, она, как бы расправляя юбку, сильно потянула ее вниз, встряхнув мальчика. Рано разбуженная Катыня с трудом удерживала слипающиеся глазки и могла каждую минуту свалиться с лежанки. Осиене все время толкала ее под бок локтем. Мать была недовольна тем, что приходится сердиться на детей и нельзя всецело предаться торжественности воскресного утра и предстоящей молитве.
Откинув голову, Анна прочла две строчки: «Имел бы я язык тысячегласый».[23] Она хорошо знала свое дело и понимала, какую молитву надо читать в то или иное воскресенье. Казалось, что лица слушателей дрогнули, а стекло в окне за ткацким станком зазвенело, как бы подпевая. Старик лежал на кровати в белой рубашке и изо всех сил сжимал губы, сдерживая кашель. Только эти проклятые мухи совсем без стыда, и в самом торжественном месте псалма то и дело поднималась чья-нибудь рука, чтобы согнать надоедливое насекомое со лба или носа.
По правде сказать, здесь, кроме Анны, было еще только два хороших певца — Большой Андр и его мать. Даже невероятно, как это Осиене удалось сохранить свежий, сочный и красивый голос, в котором звучала глубокая вера и изливалась вся душа. Звучно и радостно пел Андр, прислушиваясь к себе и стараясь превзойти Анну. Осис изредка, только для вида, слегка открывал рот и шевелил усами — были все основания сомневаться, следит ли он за словами псалма. Либа только гудела; ни одной молитвы, ни одной заповеди, ни одного библейского стиха она не могла запомнить, даже эти две строчки псалма не удержались в ее памяти. То же было и с Мартынем Упитом. Маленький Андр едва сдерживал смех, глядя, как старший батрак, не спуская глаз с Анны, старается пошире разевать рог, подражая ей. На низких нотах подтягивал и хозяин, на высоких ему и пытаться не стоило. Лаура пела сдержанно, стараясь не растягивать рот, — ведь это так некрасиво.