— Не имею понятия, — ответил Варейкис.
— А я думала, что ваша старая знакомая, товарищ председатель. Во время доклада вы с нее глаз не спускали. Понравилась? Могу навести о ней справки.
— Если мне понадобится, сам узнаю, резко ответил Иосиф Михайлович и подумал: «Хорошо бы действительно узнать, какими ветрами занесло землячку на Волгу, давно ли она здесь…»
Варейкис подвинул поближе тонкую ученическую тетрадь в косую линейку, предназначенную для первоклассников. На первой страничке размашисто написал: «О чем кричат левые эсеры». Обдумывая первую фразу, как это часто с ним бывало, машинально стал рисовать. Поверх косых линеек появилась женская голова: спадающие на лоб локоны, улыбающиеся глаза, чуть вздернутый носик, полные губы. В поднятой руке букетик ромашек.
Иосиф встал из-за стола. Скоро рассвет. Давно мечтал написать восход солнца над волжской поймой. Вот сейчас и пойду. Статья не пишется. А так за делами можно разучиться и карандаш в руках держать.
Когда Иосиф Михайлович установил мольберт на гребне холма в одной из наиболее глухих аллей «Венца», край неба лишь начинал розоветь, резко отчеркивая горизонт. Где-то спросонок защебетала птица и вскоре умолкла. Стояла такая тишина, что слышался легкий шелест листвы, плеск весел. Рыбак у противоположного берега сказал:
— Барынька стерлядки просила принести.
— Чем расплачиваться станет? — спросил другой голос.
— Барахла у нее хватит, припрятала, карга.
И снова тишина. Словно во всем мире царит спокойствие и умиротворение. А ведь совсем недалеко от этого тихого уголка идут в атаку войска. Взойдет солнце и увидит окровавленные, растерзанные тела солдат, которым не суждено встретить такую близкую зарю. Рождающийся день и в Симбирске предстоит горячий. Формировать Чрезвычайный штаб придется в битвах не менее жарких, чем на фронте. Отчетливо представил себе Клима Иванова, бывшего прапорщика, играющего роль неистового революционера. Худой, высокий, с землистого цвета лицом, лихорадочно блестящими глазами и курносым носом с широкими ноздрями, оттопыренной, неимоверно толстой нижней губой. И нос и губы, казалось, достались Климу по ошибке, были предназначены для другого, более добродушного лица. Ему бы следовало обзавестись птичьим крючковатым носом, зловеще свисающим над тонкими, ехидно сжатыми губами.
— Чрезвычайный штаб, — слышит он голос Иванова, охрипший от громкого крика, частых истерических выступлений на митингах, — что это еще за фокусы. У нас есть Симбирская группа войск, которой поручено командовать мне, и я не позволю распылять силы… Когда наши большевики наконец поймут азы и буки военной науки.
«Это будет его главным аргументом, — думает Варейкис, нанося первые карандашные штрихи на картон, прикрепленный кнопками к мольберту. — Ни у Гимова, ни у меня, ни у Швера, ни у других членов губкома партии нет военного образования». Пришла на ум поговорка: «Курица не птица, прапорщик не офицер». Но все-таки у прапорщика Иванова за плечами годы военной службы, и хотя он, конечно, не полководец, но знает армейские порядки, воевал.
Кисть продолжала бегать по картону, а мысли уже были далеко и от утренней тишины, и от первого луча солнца, пока еще озарившего румянцем лишь одну дорожку на свинцовой поверхности реки.
Сегодня не время писать умиротворенную природу. Пора складывать кисти и краски.
— Трезор, иси! — услышал Варейкис за спиной женский голос. По аллее шла незнакомка и размахивала плетеным поводком для собаки. Рыжий ирландский сеттер, спущенный с поводка, и не думал подчиняться приказам хозяйки. Почувствовав свободу, он метнулся вниз с откоса.
— Назад, Трезор, ко мне, — звала женщина. — Ну погоди, противный пес.
Вот и не верь после этого в провидение, подумал Иосиф Михайлович, легка на помине. Громко, весело сказал:
— Лабас ритас[1], землячка.
Женщина неуверенно ответила:
— Лабас[2], — и, только узнав Варейкиса, призналась: — Напугали вы меня. Какая неожиданная встреча. В такой ранний час большевики производят обыски или спят, а вы…
— Любуюсь восходом солнца.
— Боже, да вы никак рисуете, — всплеснула руками женщина и взглянула на прикрепленный к мольберту лист картона, — к тому же, недурно. Кто же вы — художник или экспроприатор?
— Фамилия моя Варейкис, зовут Иосиф.
— Гроза контрреволюции, возмутитель спокойствия симбирской буржуазии, большевистский комиссар, — засмеялась женщина.
— Остановитесь! — поднял вверх руки Иосиф Михайлович. — Неужели в Симбирске говорят, что я питаюсь младенцами?