Карст потер мозолистые руки о бедра.
- Хочу понять, - сказал он. - Научи меня.
- Карст! - взмолилась женщина. - Не надо. Чудеса уходят. Нам сеять надо.
- Научите меня, - упрямо повторил Карст. - Мы пашем и пашем, а в праздники нам рассказывают о Земле. И все. И тут - чудо, город за одну ночь построен руками землян. Земляне разговаривают со мной... - Он замолчал, что-то мешало ему говорить.
- Продолжай, - ласково сказал Амальфи.
- Научите меня. Если на Пустоши есть теперь земной город, прокторам уже не закрыть от нас знания. И если вы уйдете, мы будем учиться в пустом городе, пока ветер и дождь его не разрушат. Господин Амальфи, если мы земляне, научите нас, чему учат землян.
- Карст, - заговорила женщина. - Не наше это дело. Это все прокторы, это их волшебство. Волшебство знают только прокторы. Эти люди хотят, чтобы наши дети сиротами остались, чтобы мы умерли на Пустоши. Они нас искушают.
Крестьянин обернулся. В движении его мускулистого, с опаленной солнцем, обветрившейся кожей тела, загрубевшего от непосильной работы, было что-то неуловимо нежное.
- Ты оставайся, - сказал он на местном говоре - упрощенном варианте интерлинга. - Паши дальше, если хочешь. Но только этот город - тут прокторы ни при чем. И таких грязных рабов, как мы с тобой, они искушать ни за что не будут. Они до нас не унизятся. Мы законы не нарушали, десятину платили, все праздники соблюдали. Этот город - землянский, эти люди - земляне.
Женщина сцепила зароговевшие от мозолей ладони у подбородка, съежилась.
- Про Землю разговаривать только на праздниках разрешается. Я буду пахать. А то дети наши помрут.
- Пойдем, - сказал Амальфи. - Тебе многому нужно научиться.
К ужасу мэра, крестьянин опустился перед ним на колени. Секунду спустя, пока Амальфи никак не мог решить, как же ему надлежит поступить, Карст встал и начал карабкаться на холм. Хейзлтон протянул ему руку и чуть не полетел вниз, когда Карст помощь принял. Крестьянин был тяжел и мощен, как портативный реактор, и не менее прочно стоял на своих ногах-столбах.
- Карст, ты до вечера вернешься? - крикнула женщина ему вслед.
Карст не удостоил ее ответом. Амальфи направился обратно в город. Карст шел вторым. Хейзлтон уже спускался с холма, когда что-то заставило его оглянуться на жалкую ферму. Женщина, свесив голову, всем телом налегла на ремни, ветер теребил ее волосы. Плуг снова вгрызся в каменистую почву, но теперь уже некому было его направлять.
- Начальник, - сказал Хейзлтон в свой ларингофон, - вы слышите меня?
- Слышу.
- Что-то мне не хочется выдергивать планету из-под этих бедолаг.
Амальфи не ответил, потому что отвечать было нечего. Город оков уже никогда не воспарит в небеса. Теперь их дом - эта планета. Деваться им некуда.
Голос женщины, которая что-то напевала, волоча плуг, затих позади. Похоже, это была колыбельная для их детишек. Голодающих детишек где-то там, в хижине. На ее голову свалились с неба Амальфи и Хейзлтон и ограбили, оставили только землю - каменистую, малопригодную для добычи хлеба насущного. Амальфи очень надеялся, что вернет ей кое-что более ценное.
В первую очередь, конечно, виноваты были гирокруты - с их появлением возникла возможность создать летающие города на Земле, - а позднее и на многих других планетах, - которые затем ринулись в космос. Еще два общественных фактора сделали возможной культуру кочевников-оков, культуру, которой насчитывалось более трех тысяч лет и до полного упадка которой потребуется еще не менее пятисот.
Одним из этих факторов было физическое бессмертие отдельной личности. Так называемая "естественная смерть" была практически побеждена ко времени, когда исследователи на Юпитерианском Мосту открыли принцип Гирокрута. Первое пришлось ко второму, как ладонь - к перчатке скафандра. Ведь несмотря на то, что гирокруты разгоняли корабли - или целые летающие города - до сверхсветовых скоростей, межзвездные полеты все равно требовали определенного времени. И учитывая галактические дистанции, становилось ясно: даже при предельных скоростях некоторые экспедиции потребуют поколений участников.
Когда же смерть отступила перед антиатапическими препаратами, понятие "жизнь поколения" в старом понимании перестало существовать.
Второй фактор имел экономическую природу: металл германий стал джинном электроники. Еще до начала полетов в дальний космос стало ясно- этот металл будет иметь фантастическую ценность. С началом освоения галактики цена упала до разумного уровня, и мало-помалу германий превратился в денежный стандарт межзвездной торговли. Монеты из проводящих металлов, чья ценность всегда зависела преимущественно от соотношения политических сил, исчезли. Стало невозможно поддерживать заблуждение, будто бы серебро - драгоценный металл. Ведь на любой новооткрытой планете земного типа этого серебра было, что камней. Звонкой монетой межзвездных владений человека стал германий.
Три тысячелетия спустя, лекарства, дающие бессмертие, и германиевый стандарт, объединив усилия, начали разрушать культуру летающих городов оков.
С самого начала было ясно, что германиевый стандарт не вечен. Должно было наступить время, когда найдут способ синтезировать этот металл с минимальными затратами, или откроют другой, более доступный полупроводник, или один из коммерческих центров сосредоточит в своих руках значительную долю оборота денег. Не имело смысла предсказывать, как именно начнется кризис, чтобы понять, что этот кризис натворит в галактической экономике. Случись он немного раньше, когда в тысячах звездных систем еще не утвердился новый стандарт, его последствия вполне могли бы иметь временную природу.
Но германиевый стандарт рухнул, и вместе с ним - экономический фундамент летающих городов. Германий отправился в преисподнюю, вслед за деньгами из проводящих металлов. Из непроводников самыми ценными веществами в галактике были антиатапические лекарства. Новые деньги были основаны на лекарствах против старения.