Роб, сидевший в темноте по ту сторону источника, подумал, что мистер Хатчинс остановился, чтобы перевести дух, и промолчал, хотя и видел, что тот смотрит на него. Потом Роб все-таки спросил: — Вы уехали, а она умерла?
Мистер Хатчинс поднялся на последнюю ступеньку, очутился под крышей и подошел к источнику: — Это вы сами додумались или вам Делла сказала?
— Рейчел, — ответил Роб.
— В общем, сведения у вас правильные.
— Сразу же? — спросил Роб.
— Нет, через полтора года. Подождала все-таки. Я устроился на работу в Линчбурге, тоже конторщиком, и в августе мы переехали туда. После того раза она ни слова не сказала, никак не пыталась остановить меня — писала мне раз в неделю, по воскресеньям, посылки со всякой снедью посылала — ну и мы на рождество сюда приехали погостить. Все, казалось, было по-прежнему. Ан нет! Она что-то скрывала — даже не болезнь, возможно (может, она еще и не была больна тогда), а тоску свою. Она осталась одна. Отец был с ней, и Лу, и кухарка, но, как выяснилось, никто из них не был ей нужен. Один раз я уже чуть было ее не убил, и она наделила меня силой, чтобы я мог докончить то, что начал двадцать пять лет назад. Я и докончил. Мы с женой вернулись к себе в Линчбург, и в ноябре следующего года, когда я приехал сюда, чтобы отпраздновать с ними день своего рождения, оказалось, что она чуть ли не при смерти. А я и понятия не имел, правда, в тот раз, когда она прокляла меня, что-то я все-таки сообразил. Открытый туберкулез — скоротечная чахотка, как ее называли в старину. Всякий знает — или, по крайней мере, знал до того, как доктора забрали такую власть, — что чахотку можно на себя накликать, и доплясаться до нее можно. Она заставила мужа и дочь обещать, что они мне ничего не скажут, так что я вошел совершенно не подготовленный к тому, что увижу. И результат был таков, что я пришел в ярость — обозлился ужасно и на нее и на других. Пожалуй, от нее мне удалось это скрыть, но весь день я был вне себя от бешенства — как она могла так поступить со мной, ведь вся-то моя вина заключалась в том, что я сделал попытку начать самостоятельную жизнь. Она придумала так: будто прежде я ее очень любил, а теперь коварно изменился — а на деле любила меня она и на мне же свою любовь вымещала. И чтобы доказать это, я снова уехал. Это ее доконало, она умерла за шесть дней до рождества. В то воскресенье (когда я на свое рождение приезжал) она сказала мне на прощанье: «Ну, теперь можешь сюда возвращаться, всего несколько дней осталось». Сперва я решил, что этого от меня они не дождутся, но после похорон посмотрел на отца и вижу, что ему прямая дорога за ней. Он и не подозревал раньше, что любит ее. А тут сник весь, прямо до неузнаваемости. Вот я и решил, что вернусь сюда ненадолго, только чтобы ликвидировать это заведение и отцу глаза закрыть — он был старше матери, ему уже под шестьдесят было, это при больном-то сердце, — а потом все продам и заживу как мне нравится. Ну вот, приехали мы сюда и сидим здесь по сей день. Умерла-то вскоре Лу, заразилась от матери туберкулезом. А отец умер всего два года назад, перед тем как Рейчел захворать; и вот в какой-то момент между этими двумя смертями я отказался от своих планов. Сами видите. — Мистер Хатчинс, не спеша, обвел вокруг обеими руками. — Скорее всего остался я здесь из-за Рейчел. Она ничего другого не знала и всегда была слабенькая. Мне не хотелось увозить ее отсюда. А теперь от этого ей только вред.
Роб сказал: — Вот я и предлагаю увезти ее отсюда.
— Куда?
— Наверное, в Ричмонд. Я могу устроиться там гораздо лучше, чем здесь. Отец обещал мне содействие.