1932
Пятнадцати годам
Я был их тенью. Я разведчиком
За ними крался. Я на цыпочках
Следил, их пеплом руки выпачкав.
Я был их братом опрометчивым,
Беспечным? — Может. Но без паники
Я принимал их поручения.
Я, как слепой, учился чтению
На ощупь, привыкал к механике
Выносливого отречения.
Я был им верен всей чрезмерностью
Воображения, всей музыкой,
Во мне гостящей, всей нагрузкой
Правдивости, был верен верностью
Неущербленной и без трещины,
Как будто накаленной добела.
Одна судьба над нами пробила,
Одни над нами ветры скрещены.
Клянусь! Ни завистью, ни ревностью
Я не пятнал их лики грозные.
Я был их пыльной повседневностью,
Побед многоголосой бронзою.
И вровень, по-мужски, упрямою
Походкою, по праву опыта
Вхожу в грядущее, в то самое,
Которое и мною добыто.
1932
«— Благословенье тебе, время. Другого не надо…»
— Благословенье тебе, время. Другого не надо,
Но от врученного мне не отойду ни на пядь.
Грызла нам мышцы война, кости сушила блокада,
Смерть обучала дышать, жизнь — сворачивать вспять.
Каждый крепчающий свод мыслями сцеплен моими.
Кровь не одна ль у страны и у меня навсегда?
Зрячий мой голос встает, землю обходит во имя
Праведного торжества мужественного труда.
Женщине я так сказал. Она улыбнулась. И платье
Тихо светилось ее. Руки закат окунал
В рощи лепечущих лип. Небо зеленою гладью
Меркло. Гудел пароход. Звезды ложились в канал.
1932
Поезда
Поезда перебирают клавиши
Шпал. Я брад дорогу не одну
В эти дни. Слои пространств буравишь,
Станции цепляются к окну.
У других — дома непереносного
Камня, недвижимых кирпичей,
Мой же — на фундаменте колесного
Гула. Ребра рельсовых лучей
Под него скользят толчками, спазмами.
У других вблизи — друзья, жена,
Я ж отрезан далями напрасными
От своих. Вся жизнь подожжена,
Словно нефть, что пламенем пропитана
В паровозных топках. Словно гроздь
Искр, что взмылась из трубы. Летит она
В сторону от насыпи. Я врозь
С близкими. Но не томлюсь, не сетую,
Революция, твой ученик,
Я с твоею памятью беседую,
К трудным замыслам твоим приник.
И влеком скрежещущей дорогою,
С корнем вырванный из тишины,
Я одежды световые трогаю
Торжествующей вокруг страны.
1934
Север
Здесь бы жить. Жужжит дрезина звонко.
Снег изрезан солнцем. Грозный хор
Гор истертых. Ветер — будто пленка
На лице. Просторов разговор.
Елей стреловидных поселенье.
Под сугробом кружится вода —
Речки спрятанной сердцебиенье,
Озера промерзлая звезда.
Домики уронены по склонам.
Здесь бы жить в бревенчатом гнезде,
Радоваться отблескам зеленым
Неба, подступившего везде,
И дробить всей правдой, сжатой в теле,
Толщу вьюг и рвать ветров ковры
С теми, кто подвесить захотели
Город, как фонарь, на край горы.
И, следя ущелий уползанье,
Слушая полярной ночи тьму,
Новые напечатлеть названья
Камням, влагам, впадинам — всему.
Но сейчас…Прохладою по коже
Ветер гладит. Солнце. Плиты льда.
Чистый день, на молодость похожий.
Я не раз еще вернусь сюда.
1934
Кировск
Здесь город нов. Его слагали так:
В слоистом ветре прорубали норы,
Многонедельный вспарывали мрак.
Мороз был тверд. Неизмеримы горы.
В сугробы вставлен красный глаз костра.
Брезентовые коробы палаток
Теснила вьюга. Глуховат и краток
Вбегал в ущелье возглас топора.
И каждый гвоздь, доски сосновой мякоть
Пронзающий, был памятен руке,
И каждый шаг в кромешнем сквозняке
Был доблестью, перед которой плакать
Иль петь, или замолкнуть — все равно.
Дежурили вокруг, нахмурив брови,
Отряды сосен. Каждое бревно
Паек вобрало воли, мысли, крови.
Я знаю жизнь. И высь ее и дно.
Она на вкус напоминает порох,
Она на глаз — как ночью столб огня,
Иль горным кряжем взглянет на меня,
Иль вздрогнет, словно конь, зажатый в шпорах.
И вот меня не обезличит страх.
…Я видел город, строенный в горах.
1934
«Если проплываешь ты Окою…»
Если проплываешь ты Окою,
Вкрадчивой, извилистой, какой
Выбор далей кружит под рукою,
В солнечный украшенный покой.
Вот он, городок, на многолесном,
Многохолмном береге. И в нем
Яблоки в саду, в соседстве тесном
Радостным румянятся огнем.
Если попадаешь ты на праздник,
Вся окрестность травами горда,
И по ним из сел разнообразных
На смотрины сходятся стада.
Площадь под толпой как под водою,
Флаги суетятся у ворот,
Чествуя обилие удоя,
Стать разноплеменную пород.
А когда задумается длинный
Вечер и замолкнут небеса, —
Шествуй шелестящею долиной,
Заключенной в крупные леса.
Нет, ты грусти не подвластен косной.
Свежий месяц на заре остер.
Издали оркестр дохнет колхозный,
Будто раздуваемый костер.
1934
АРАРАТ
1. «Как выразиться современнее?..»