- Батюшка! - запричитала старуха и рухнула в ноги городского головы. - Отселил бы ты нас куды-нибудь. Мочи боле нет с нечистой силой бок о бок жить. Соседи-то уж меня за колдунью почитать стали!
А Николай не мог оторвать взгляда от необычного лица девочки. Пока старуха валялась в ногах у городского головы, девочка села на табурет, закрыла глаза, бессильно бросила вниз руки, точно устала от тяжелой работы. На лицо ее медленно возвращался румянец.
- Ну, а что вы, молодой человек, думаете по этому поводу? - обратился к Николаю директор гимназии.
- В чудеса не верю. Но тут… тут ничего не понимаю…
Николай вновь взглянул на девочку и был снова поражен той переменой, которая мгновенно произошла в ней. Она стояла у стены. Румянец заливал ее щеки. На полуоткрытых обветренных губах и в полуоткрытых глазах вспыхивала робкая, загадочная усмешка.
Нет, никогда не видел Николай лица лучше этого.
Вскоре гости покинули заколдованный домик. Городской голова пообещал завтра же переселить старуху и внучку. А директор гимназии взялся собрать здесь ученых людей, чтобы подумать над чудесами.
Перед дверью Николай задержался.
- До свидания, - сказал он.
- Доброй дороги, доброй дороги! - пожелала старуха.
Внучка подняла глаза на молодого человека и улыбнулась ему какой-то неожиданной, искрящейся улыбкой. От этой улыбки у Николая забилось сердце, и так не захотелось уходить. Поглядеть бы еще на эту удивительную девочку, может быть, перекинуться с ней словом. Услышать ее голос. Но с улицы его окликнули, и он вышел взволнованный, утешая себя тем, что завтра же снова побывает здесь.
Эта была первая бессонная ночь в жизни Николая. Он до рассвета просидел в любимом отцовском кресле у потухшего камина.
Юноша закрывал глаза, и перед ним возникало бледное волевое лицо девочки из «заколдованного домика», ее неожиданная искрящаяся улыбка. Интуитивно он угадывал какую-то непонятную ему связь между этой девочкой и чудом, свидетелем которого он был. Чудо само по себе почему-то произвело на Николая меньшее впечатление, чем девочка. Она же показалась настолько необыкновенной, что невозможно было представить ее существование без чудес. Она сама была чудом.
Утром и днем Николая задержали дела, и в «заколдованный домик» он поехал только вечером. Так же, как вчера, ставни окон в доме были закрыты, а стража разгоняла любопытных.
Стражник сказал, что старуху и девочку вместе с вещами недавно куда-то увезли.
От этих слов Николая охватило отчаяние, но он сейчас же утешил себя тем, что все равно разыщет ее.
Он вошел в дом. В избе было совершенно пусто. Вдруг на полу среди мусора шевельнулась и двинулась скомканная бумажка. Но Николай совершенно спокойно взглянул на нее. Он был убежден, что теперь здесь не могло быть чудес. И действительно, бумажонку погнал ветерок.
Николай заглянул в горницу - маленькую, темную оттого, что ее крошечное окно упиралось в забор. Он подумал о том, что ОНА выросла в этой нищете, в этой темноте… Но, вероятно, были у нее и радости, если она умела так ослепительно улыбаться.
Он заметил на полу маленький мяч, сшитый из тряпок, и с благоговением подобрал его.
«Как же ее зовут?» - подумал Николай.
- Наверное, Любовь… Любава, - ответил он вслух сам себе и улыбнулся своему неожиданному предположению.
Он вышел из дома. Постоял у ворот. На вопросы любопытных - ползают ли вещи? - ответил, что вещей в доме нет.
«С чего же начать поиски?» - подумал он и решил зайти к соседям.
Он поднялся на крыльцо такого же ветхого маленького домика и постучал в дверь. В сени вышла молодая женщина с красными, в мыльной пене, по локоть открытыми руками. Увидев барина, она принялась вытирать руки о фартук и пригласила Николая в дом. Но он отказался.
- Я только хочу спросить, - смущаясь, сказал он, - куда переехали ваши соседи - старуха и внучка?
Женщина уточнила:
- Панкратиха с Любавой?
- С Любавой? - бледнея, повторил Николай, и ему вдруг стало не по себе.
- Не знаю, барин. И не хочу знать. Что Панкратиха, что Любава - обе с нечистой силой знаются.
Николай ничего не ответил, спустился с крыльца, пересек двор и вышел на улицу.
- Быстрее. К городскому голове, - бросил он кучеру, вскочив в коляску.
- В присутствие или к дому? - спросил мордастый кучер в высокой шапке, в тулупе, перетянутом ремнем с теми же украшениями, что и на лошадиной упряжи.
- В присутствие.
Когда коляска выехала на главную улицу, Николай увидел возле сквера городского голову и директора гимназии.
- Стой! - крикнул Николай.
- А! Господин Саратовкин, Николай Михайлович! - приветливо встретил его городской голова, снимая шляпу и раскланиваясь.
Слегка приподнял форменную фуражку и директор гимназии.
- А мы вот все насчет вчерашнего толкуем… - продолжал городской голова.
- И я насчет вчерашнего… - сказал Николай. - Не знаете ли вы, куда старуху с внучкой переселили? Я вчера портсигар у них забыл.
- Вот-вот, - заторопился городской голова. - Девица эта мне сегодня сказала: «Господин, говорит, вещицу ценную у нас забыл, так вы скажите ему, где мы теперь, может, пошлет кого».
Николай растерялся. Ему опять стало не по себе, так же, как тогда, когда соседка назвала имя девушки.
Теперь он знал ее адрес. Знал ее имя. Весь следующий день мысли о ней не покидали Николая, но что-то удерживало его идти к ней.
Ночью он увидел сон.
Потрескивая и рассыпая искры, горели в камине дрова. И вдруг из пламени взглянули на Николая глаза - черные, блестящие. Светом своим они убили свет пламени. Огонь потух. Из камина вышла Любава, стряхнула с распущенных волос, с мятого платья пепел. Сквозь нее просвечивали цветы шелка, которым были обиты стены комнаты.
- Ты боишься меня, потому не пришел, да? - шепотом спросила она. - Ты приходи, не бойся. Я завтра целый день никуда не уйду. Буду ждать тебя…
Она вдруг превратилась в кукушку и улетела через окно.
Николай проснулся. Была глубокая ночь. На часах в столовой куковала кукушка. Во дворе хриплым лаем заливался старый пес. С улицы доносился стук колотушки ночного сторожа. А из соседней комнаты, заглушая все звуки старого дома, слышался мощный храп матери.
Николай до рассвета лежал не закрывая глаз. Беспокойное ощущение, вызванное сном, постепенно улеглось.
Он встал, по обычаю, заведенному еще при жизни отца, похлебал кислых щей, выпил крепкого, обжигающе горячего чаю и поехал на окраину города, где за монастырской усадьбой доживало свой век старое кладбище, затененное столетними соснами и елями, заросшее буйным молодым подлеском.
Здесь все было знакомо. Николай часто приезжал на могилу отца. Он вошел в открытую калитку кладбища, мельком взглянул на окна сторожки, затянутые занавесками, прошел по дороге мимо, свернул на тропинку, петляющую между могилами и стволами сосен.
Михайло Иванович Саратовкин был погребен в фамильном склепе из черного мрамора, с позолоченным крестом наверху. На склепе такими же позолоченными буквами было написано: «Да будет воля твоя!»
Николая с детства волновали эти слова своей страшной покорностью богу, непостижимой уму и сердцу.
Николай снял шляпу и склонил голову перед склепом. Сразу же он услышал шорох позади себя и обернулся, уверенный в том, что сейчас увидит Любаву.
Действительно, прислонившись к стволу сосны, стояла она. Ее черные вьющиеся волосы были тщательно причесаны и ничем не покрыты. Она завернулась в старый бабкин салоп, стараясь скрыть, что он велик ей.
Девушка улыбнулась смущенно и чуть слышно сказала:
- Я увидела вас в окно, барин. У вас тут батюшка схоронен?
Николай отметил, что она сообразительна и смела - сразу же нашла тему для разговора, а он растерялся.
- Да, батюшка, - сказал он. - Видите, вот в этом склепе…
- Красивый склеп. И слова какие написаны!..
- Это из Евангелия, - сказал Николай.
- Я знаю, что из Евангелия…