— А что его сын?! — картинно раскидывал в стороны руки дервенист. — Я к нему претензий не имею. И зачем его отец приходил, мне лично непонятно.
У ответчика сперва почти все совпадало: был анекдот, только рассказывал его биолог, и про дождь говорил он же, — а вот затем расходилось, и была фраза про «Изборник Святослава» и «не во вред ребятам».
Ответчик замолчал, затем неизвестно к чему добавил:
— Да, я там в заявлении не написал, он еще сказал: «Говорят, вы — хороший организатор».
Видно было, как он волнуется, как дергается у него щека на очередную ложь дервениста.
— Неужели ни одного свидетеля не было? Постарайтесь вспомнить, может, хоть фактик какой, — упрашивающе сказал ему один из заседателей, сивенький старик в полувоенном кителе без погон, но с целой колодой орденских планок.
— Нет, — помотал головой ответчик, — никого там не было, и вообще никаких ни фактов, ни доказательств у меня нет.
В судебном помещении повисла тишина, нарушаемая лишь дальними раскатами уходящей грозы. Судья посмотрел в окно, забрызганное каплями недавнего дождя, и сказал скучным голосом:
— Суд удаляется для вынесения решения.
Тут же вскочила конопатенькая секретарша и звонко прокричала:
— Прошу всех встать!
Все встали и после долгого вынужденного молчания разом заговорили, кто о чем. Неизвестно, что там решал суд, а бывшие в зале, похоже, всё уже решили по-своему.
— Да разве у нас такие учителя были, — сокрушалась незнакомая мне пожилая тетка.
— А самое противное, что этот год серебряных медалей нет. Поставит он им по четверке, и сдавай в институт все экзамены вместо одного-двух по профилю. Могут и не поступить. — Это кто-то из родителей выпускников.
Бушевал Чуйко, показывал биологу пудовый кулак:
— Поговорить бы с тобой по рабоче-крестьянски, гад! Комсомолец называется! Выгнать к чертовой матери!
Голубоглазая и сплошь седая, блокадница и поэтесса Наполеоновна по-детски теребила моего мужа:
— Костя, давай тебе костюм купим. А то у него костюм с жилеткой, а у тебя с двумя дырками.
Малоизвестный Пашка поводил густющими бровями в сторону биолога и бормотал:
— Ничего. Еще не вечер.
И только двое среди шума и гомона, казалось, сохраняли спокойствие: со впавшими щеками и натянутый, как гитарная струна, ответчик, на которого мне было стыдно смотреть за сказанное перед судом злое, в запальчивости: «Если ты перед этим подонком извинишься, я с тобой разведусь», и уверенный в победе своей лжи внук надзирателя, презрительно глядящий на всех в зале, которых нескрываемо считал быдлом.
Ох, какая ненависть, требуя выхода, бурлила во мне к этому бородатому, ушедшему в плечи лицу! И неправда, что ненависть ослепляет, — наоборот, она давала необычайную прозорливость. Я теперь точно видела ту опасность, что скрывалась в нем и в таких, как он, стоило им получить власть или возможность безнаказанности…
Додумать я не успела. В зал впорхнула девчушка-секретарь и радостно прозвенела:
— Прошу всех встать. Суд идет.
Что-то недолго совещался суд. Наверное, им тоже все было ясно. Решение же они приняли прямо соломоново: «Восстановить честное имя истца за недоказанностью».
Слова судьи вызвали у нашего супостата такую торжествующую и самодовольную ухмылку, что меня сорвало с места, и уже не сдерживаемая ничем ненависть выплеснулась криком:
— Рано радуешься! Запомни: при свидетелях говорю, если хоть с одним моим ребенком что случится, прирежу, сука!
Почему-то я особенно напирала на слова: «говорю при свидетелях». Может быть, мне казалось, что от сказанного прилюдно невозможно будет отступиться. Хоть отступаться я вовсе не собиралась.
Наверно, так же показалось и биологу. Он явственно побелел, и у него затряслись руки, так что стало слышно шуршание бумаг, зажатых в кулаке. Похоже, он мне поверил.
После этого суд как-то быстро свернулся. Судья и заседатели сделали вид, что ничего не слышали, и удалились. На том судебная история закончилась, но история с биологом-дервенистом, оказалось, только начинается.
Май шел к концу, а погода словно одичала: теплыни и холода чередовались, как в лихорадке. Впрочем, последние учебные дни лихорадили не хуже погоды. Звонили, как обычно, звонки на урок, но тишины после грохочущих переменок не наступало. Кого-то отпускали на репетицию «последнего звонка», кто-то несся в библиотеку сдавать книги, где-то класс с топотом уходил на экскурсию, где-то на классном часе зачитывали годовые оценки.