Женщины снуют туда и сюда с коричневыми лакированными подносами. Запасаются едой основательно.
А вот яйца здесь обычно переваривают. Они всегда холодные, желток у них светло-желтый, белок голубовато-белый. Совсем не то, что крупные деревенские яйца, к которым Оливия привыкла дома.
Оливия на диете. У нее сахарный диабет, и ей можно только 1500 калорий в день. Взглянув на свою тарелку, она недовольно морщится:
— Я же терпеть не могу сыр!
— Ну так и не ешь, — говорит Линда.
— Не оставляйте в палате стаканы, — говорит нянечка. — Используя их снова и снова, мы экономим одиннадцать миллионов.
Медсестра ходит из палаты в палату вместе с черноволосой нянечкой, меняя постельное белье и убирая кровати. Они взбивают подушки и встряхивают одеяла, действуя аккуратно и очень проворно.
Следом за ними приходит другая нянечка и раскладывает чистые ночные рубашки и полотенца.
В нулевой палате медсестра с треском поднимает жалюзи.
— Ну, как спалось?
— Спасибо, великолепно, — отвечает Гертруда.
— Как бы не так! — взрывается маленькая тощенькая Линда. — Зверски болела спина, черт бы ее побрал.
— А как твои дела, Ольсен?
Оливия, крупная благодушная женщина, сидит на своей кровати у окна.
— По понедельникам я играю в лотерею, а Хольгер — по средам.
— Что за лотерея? — спрашивает медсестра.
— «Банко». Каждый раз я покупаю билетов на двадцать крон.
— Понятно.
Оливия вынимает из тумбочки вязанье.
— Скоро уже полтора месяца, как я здесь лежу.
— Но осталось-то всего ничего, а, Оливия?
— А ты не посмотришь, как у меня с эстриолом?
— Ты же прекрасно знаешь, я не могу этого сделать.
— В последний раз доктор сказал, что он у меня здорово снизился.
— Тем более незачем мне смотреть в истории болезни, — говорит сестра, берет поднос и выходит в коридор.
Светает. Клиника просыпается. Клиника — это муравейник. Улей. Продукт коллективного труда. Огромный живой организм. Огромный отряд людей, которые здесь работают. Огромный отряд пациенток, которые лежат здесь, иногда и подолгу. Целый конгломерат зданий, оборудования, инвентаря. Взглядов и мнений, которые здесь возникают и процветают. Политических решений, которым клиника вынуждена подчиняться.
Клиника просыпается и начинает жить.
В половине девятого бледное зимнее солнце поднимается над крышами. Его косые лучи падают в палаты, освещают кровати.
С улицы доносится шум автомобилей.
Невысокая худощавая женщина заходит, таща за собой огромный лоток с газетами, еженедельниками, женскими журналами и журналами для мужчин, гороскопами, кроссвордами, фруктами и сигаретами, зубочистками, туалетным мылом, одеколоном, косметикой и множеством других вещей, которые должны скрасить жизнь обитательницам клиники.
Оливия с трудом выбирается из постели с десятикроновой бумажкой в руке.
— Эй, Оливия, по-моему, апельсинов тебе нельзя.
— Апельсины полезны для зрения, я стала так плохо видеть.
— Мне «Роман-газету» и «Экстрабладет». Сигареты «Сесиль» и «Черный пудель», — говорит Линда.
— А мне «Берлингске», — говорит Гертруда. — И «Жить лучше». Спасибо.
Оливия возвращается в постель, прижимая к себе пару оранжевых апельсинов и «Датскую семейную газету».
Линда сидит, положив под спину подушку и развернув на одеяле купленный журнал.
— Безработица, безработица, безработица! Хоть не читай газет. Вот пожалуйста, еще одна фабрика закрывается.
— Нет, вы подумайте! Здесь сказано, что принц Чарльз обручился с Каролиной Монакской.
Некоторое время слышится лишь посасывание и почмокивание да шуршание свежих газетных листов, которые просматриваются в трех кроватях нулевой палаты.
Четвертая кровать пуста, и постель накрыта голубым пластиком.
Обход. Пациентки смирно сидят на своих кроватях, тщательно причесанные, ногти на ногах свеженакрашены.
Зав. отделением входит в палату № 0, где уже толпятся медсестра, старшая сестра, две помощницы акушерки и нянечка.
Спокойно, неторопливо переходит он от кровати к кровати, подолгу вчитывается в историю болезни, гораздо дольше, чем это в обычае у молодых врачей, и ласково спрашивает:
— Ну, как дела, фру Эриксен?
— Спасибо, прекрасно, — отвечает Гертруда.