— Спасибо за ночлег, хозяюшка. А чего сменщицу боишься? Муж ревновать будет?
— Скорее уж отругает за то, что раненого солдатика на улицу выгнала.
— Ну тогда чайком на дорогу напоишь? Изюм у меня еще остался.
Горячая вода, пусть и на пустой желудок, окончательно разбудила. Когда я вышел на небольшую площадь перед вокзалом, было почти светло. Куда идти? Постоял, подумал. Не хотелось задерживаться в поселке надолго. Вряд ли здесь есть воинские части, но райотдел милиции, безусловно, имеется и можно нарваться на бдительного милиционера. Однако голодное урчание в животе решительно опротестовало намерение немедленно двинуться в путь, и я решил задержаться.
В дневном свете поселок оказался совсем не маленьким. Побродив по просыпающимся улицам и порасспросив местных, я понял — удовлетворить мою насущную потребность тут просто негде — не позволяют неразвитость местного сектора общественного питания и товарно-денежных отношений. Проще говоря, на весь райцентр ни одной столовой и рынок только по субботам, а сегодня понедельник — тяжелый день. Хлеб и прочее продовольствие в магазинах только по карточкам, которых у меня не было.
Да и в целом этот поселок, стоящий на одной из основных железных дорог страны, производил тягостное впечатление, была в его облике какая-то безнадега. Вообще, Рязанской области с географией не повезло, в том смысле, что она была достаточно далеко, чтобы не пользоваться благами близости к столице, но недостаточно далеко, чтобы иметь возможность откосить от всех поборов центральной власти. Причем налоги с окрестных населенных пунктов Москва брала не только деньгами, но и людьми. Своего пика этот процесс достиг в девяностые-нулевые. Из всех областных центров, находящихся в трех-шести часах езды по железной дороге, все, кто хоть что-то мог руками или головой, уезжали в Москву. Оставались старики, дети и те, кому в столице ловить нечего. В свою очередь, областные центры тянули людей из районных. А те, естественно, из деревень. Только к тому времени в деревнях народу не так много осталось. Сейчас же этот гигантский насос по выкачиванию жизненных сил только начинал работать, но влияние его уже сказывалось. Плюс война.
Насколько помню, человек может не есть три дня, сил он при этом не теряет. Сейчас, конечно, не июль сорок первого, а конец сентября сорок второго, но пятьдесят километров за два дня я одолеть должен. А по дороге, глядишь, купить что-нибудь получится, тем более что две универсальных валютных единицы у меня есть. Вообще-то я предполагал отметить мой приезд с Сашкиным отцом, но голод не тетка, и я пришел к выводу, что одну из них вполне можно пустить на обмен. Жалко, фляги нет, не догадался купить. Под голодное урчание в животе я зашагал по глинистой грунтовой дороге, ведущей через поля к желто-красному осеннему лесу.
Солнце, иногда пробивающееся сквозь низкие свинцовые облака, подобралось к зениту. По моим прикидкам я уже отмахал километров пятнадцать, но скорость моя понемногу падала. За месяц натертые раньше мозоли успели смягчиться, а тут еще новые сапоги и длительный пеший марш. Пришлось выбрать место почище, снять сапог, размотать портянку и проколоть надувшийся пузырь самой толстой иглой, какая только нашлась за отворотом пилотки. Так я далеко не уйду, попутного транспорта не предвидится, даже неизвестно, сколько до ближайшего жилища. Да-а, ситуация. Но тут судьба улыбнулась мне вместе с осенним солнышком, появившимся в очередном разрыве облаков. До моих ушей донесся скрип тележных колес. Я начал торопливо наматывать портянку, но до появления на дороге гужевого транспорта не успел.
— Добрый день, дед.
— Здорово, служба.
— Подвезешь? А то мой транспорт больше не тянет.
— Что ж ты так?
— Да вот, разнежился в госпитале, отвык.
— Ну залазь.
Я вместе со своим мешком взобрался на деревянный борт, низкорослая лошаденка, понукаемая дедом, дернула телегу, и та заскрипела дальше.
— Далеко путь держишь? — поинтересовался дед.
Я назвал деревню.
— Верст десять не доедем.
— И то дело. А колодец у вас в деревне есть?
— Есть, — ответил дед. — А тебе зачем?
— Может, пустишь воды напиться, а то так есть хочется, что переночевать негде.
— Х-ха! Ладно, пущу переночевать. А вот скажи мне…
Дед оказался въедливым: интересовался положением на фронте, международными событиями, прогнозами на окончание войны. А мне особенно болтать не стоило, поэтому старался отвечать покороче и не очень определенно. Дед недовольно кряхтел и продолжал расспросы. Так под разговоры, когда уже начало темнеть, добрались до дедовой деревни.
— Давай ужин, старая, — скомандовал дед вышедшей на крыльцо старушке, — гость у нас!
Пока дед распрягал, кормил и поил лошадку, ужин был готов — чугунок с картошкой «в мундире» и домашний хлеб. Мне стало неудобно, и я полез в свой мешок, вытащил одну из двух поллитровок, предназначенных для налаживания контакта с Сашкиным отцом, и выставил ее на стол.
— Казенная!
Дед подхватил бутылку, похлопал по ней рукой и вернул на стол.
— Давай стопки и это…, яишню жарь, раскомандовался обрадованный старик.
И мы пили водку, закусывая ее хлебом и яичницей прямо со сковородки. основательно выпившего деда потянуло на воспоминания о молодсти.
— Я так раньше орел был, ой орел! В самом Питербурхе служил!
— В гвардии? — удивился я.
Роста дед был явно не гвардейского.
— Нет, ростом в гвардию не вышел, — смутился он, но тут же выправился. — Сто сорок пятый пехотный Новочеркасский Императора Александра III полк! Ой, жизнь была, ой жизнь! Их благородие, господин шабс-капитан… Во!
Дед продемонстрировал мне сухонький, но еще крепенький кулачок.
— А как в город выйдешь… И смех, и грех.
Дед пьяненько захихикал.
— Я вот тебе анекдот расскажу. Вышли два солдатика в город, приняли в трактире, как положено. Ну и приперло их по малой нужде. А где? Кругом дома каменные, люди ходят. А один из них совсем неграмотный был, а второй-то грамоту чуть разбирал. Идут они, место ищут. Видят — на доме вывеска «институт». Второй читает «ни ссы тут» и первому говорит «идем дальше, здесь нельзя». Идут, видят другую вывеску «таможня», второй читает «там можня». Ну и справили нужду солдатики-то!
Дед зашелся смехом. Незатейливый, однако, юмор был у предков.
— У этого анекдота продолжение есть.
— Это какое же? — заинтересовался старик.
— А такое. Делают солдатики свое дело. Первый второго и спрашивает: «почему я писаю слышно, а ты писаешь не слышно»? А второй ему и отвечает: «так ты писаешь на панель, а я сзади тебе на шинель»!
— На шинель!
Подвыпивший дед смеялся так, что чуть не свалился с табурета. А откуда я этот анекдот знаю? Дед рассказывал. Живучий оказался анекдот, но в пору всеобщей грамотности уже неактуальный.
— Хватит вам, — вмешалась молчавшая до этого момента хозяйка, — спать пора, ночь на дворе.
Утром я проснулся со страшной головной болью, и погода здесь, похоже, ни при чем. На меня алкоголь вообще плохо действуют, а вчера мы с дедом раздавили поллитру на двоих. Утром наступила жестокая расплата. Пришлось старику отпаивать меня капустным рассолом. Капусту мы съели позже, когда голова немного пришла в норму и начала соображать. В результате я покинул гостеприимный дом не утром, как рассчитывал, а после полудня, когда кукушка в старинных ходиках прокуковала двенадцать раз. Пеший марш по грунтовой дороге пошел на пользу здоровью. Легкий ветерок выдул остатки алкоголя из мозга, и к конечной цели путешествия я пришел два часа спустя прямо как огурчик, такой же зеленый и небритый.
Деревенька была невелика, дорога, по которой я пришел, рассекала ее на две почти равные части. Дома — потемневшие от времени бревенчатые пятистенки, со стороны улицы заборы слеплены из подручных материалов, видно, что живут небогато. А вот людей на улице не наблюдалось. Подойдя ближе, я увидел в одном из дворов бабку, кормившую курей. Я подошел к забору, подождал, пока она закончит свое дело, и только тогда окликнул.
— Бог в помощь, бабушка.