Даже такой достойный муж, как Тантауи Исмаил, сказал мне однажды:
— Опасайся этого человека, он умен, но безнравствен.
Обремененный детьми, измученный бедностью, устаз Аббас из кожи вон лез, чтоб урвать от жизни хоть немного счастья для себя и своей семьи. Я не знаю другого человека, в котором было бы столько желчи. Его озлобленность находила выход в язвительных насмешках над всем и вся — чиновниками, учеными, писателями. Он не уставал издеваться над правами чиновников, хотя сам был чиновником с головы до пят. Презрительно отзывался о добившихся успеха и признания литераторах, потому что не мог достичь того, чего достигли они, даже в той области, где был так силен. Он обладал неисчерпаемым запасом сведений, бросающих тень на их талант или личную жизнь. Самым большим его достоинством было великолепное знание арабской классической литературы. Я не преувеличу, если скажу, что всю ее — и стихи, и прозу — он помнил наизусть.
— Вас всех так пленила западная литература, — сказал он мне однажды, — будто кроме нее ничего и не существует. А своей родной арабской литературы не знаете. Давай заключим пари: ты прочтешь мне любое стихотворение западного поэта, а я приведу тебе равноценное из нашей литературы.
Я стал декламировать ему первое, что пришло на память: стихи и отрывки из прозы, и он тут же необыкновенно легко припомнил что-то похожее из арабской литературы. В разговоре он любил поправлять собеседников, неправильно произносивших те или иные слова.
— Все, что выходит на арабском языке, обязательно нужно печатать с огласовками[72], — говорил он.
Помню, однажды у него заболели почки. Мы с переводчиком Абдаррахманом Шаабаном отправились его проведать. Он лежал, закутанный в одеяло так, что видна была одна голова.
— Как ваши почки, устаз? — спросил я, сев возле его кровати.
По привычке я произнес слово «почки» так, как это принято в разговорном языке. Едва слышным от слабости голосом устаз поправил меня, произнеся «почки» с правильной литературной огласовкой. Когда мы вышли от больного, Абдаррахман Шаабан сказал:
— Этот человек и на том свете не успокоится, будет поправлять ангелов!
Арабская классическая литература — это единственное, что интересовало Аббаса Фавзи, других пристрастий у него не было. Искусство он не любил и даже к пению был равнодушен. О современной культуре имел весьма слабое представление. В политике он был неискушен до такой степени, что не мог отличить одной партии от другой. Если и уважал кого, то лишь того министра, который в данный момент возглавлял наше министерство. Ни в какие высокие идеалы, в том число и религиозные, он не верил. Искренне любил только самого себя, свою семью и арабский язык. Его кабинет в министерстве был местом, где встречались многие поэты, писатели, журналисты разных поколений. Большинство из них приходили с просьбой отредактировать за скромную плату их произведения с точки зрения языка и грамматики. Он встречал их приветливо и рассыпался в комплиментах, а после ухода обливал очередного посетителя грязью:
— Видели вы этого парня?! Настоящая деревенщина, вести себя не умеет!..
— Ну и шельма этот поэт! Развелся с женой, потому что влюбился в ее дочь от первого брака!..
— А этот, пожалуй, единственный из нынешних стихоплетов, который превзошел распутством великого покойного поэта!..
— У этого писателя воистину большое сердце. Он перелюбил все партии, каждую — в то время, когда она находилась у власти!..
Однажды к нему пришел старый англичанин, поселившийся в Египте после выхода на пенсию. По-арабски он говорил так же свободно, как по-английски. Когда старик ушел, устаз Аббас изрек:
72
Огласовки — надстрочные и подстрочные знаки, заменяющие гласные буквы в арабских словах.