— Да будет благословенна революция, однако трудно понять, чего же они хотят…
В его словах я уловил горечь, причины которой не знал и не мог разгадать. Он вообще умел скрывать свои мысли, что свойственно лишь очень немногим из египтян.
— До меня дошло, что ты вступил в организацию «братьев-мусульман»? — сказал я ему.
— Это может произойти с любым мусульманином! — с неопределенной усмешкой ответил он.
— Жаль, что ты перестал заниматься литературной критикой.
— Прикажешь вернуться к тому, с чего я начинал в незапамятные времена?.. — с улыбкой пошутил он.
Мы распрощались, и я почувствовал, что если мы и встретимся в будущем, то только случайно. Когда произошло первое столкновение между революцией и «братьями»[85], Абд аль-Ваххаб был в числе других арестован и предан суду. Его приговорили к десяти годам тюремного заключения. В 1966 году он вышел на свободу. Я решил поздравить его с освобождением. Придя к нему на улицу Хайрат, я увидел, что он почти не изменился. Голова, правда, поседела, но для мужчины 57–58 лет это было вполне естественно. Немного располнел, и мне даже показалось, что по сравнению с прошлым здоровье его улучшилось. Разговор начался с обычных в таких случаях вопросов. Он сохранял сдержанность и невозмутимость. Без долгих предисловий перешел к общественным проблемам и принялся весьма авторитетным тоном излагать свои взгляды:
— Все законы, импортированные из-за границы, должен заменить Коран.
Касаясь положения женщин, он сказал:
— Женщина должна вернуться в дом. Не страшно, если она получит образование, но только такое, какое необходимо для дома, а отнюдь не для того, чтобы где-то работать. Было бы, конечно, неплохо, если бы государство выплачивало ей пенсию в случае развода или смерти главы семьи… — Не допускающим возражений тоном он заявил: — Социализм, египетский национализм и европейская культура — вот то зло, которое мы должны с корнем вырвать из наших душ…
Он с такой яростью обрушился на науку, что я растерянно переспросил:
— Как! Даже наука?!
— Да. Успехов нам здесь все равно не добиться. Нас обогнали, и, какие бы усилия ни прилагали, мы будем по-прежнему плестись в хвосте. Нам не суждено внести свой вклад в науку. Наше предназначение — следовать исламу и поклоняться аллаху, и лишь ему одному, а не капиталу и не диалектическому материализму.
Я долго слушал его, едва удерживаясь от того, чтобы не взорваться.
— Чем ты собираешься заняться? — спросил я на прощанье.
— А ты можешь мне что-нибудь предложить?
— Могу, да как бы ты опять не решил, что я тяну тебя назад, — возвращайся к литературной критике!
— Я получил приглашение работать за границей, — сдержанно ответил он.
— И что же ты решил?
— Пока раздумываю…
Я попрощался и ушел. Через год после этой встречи газеты сообщили о новом заговоре «братьев». Тогда я ничего не знал о судьбе Абд аль-Ваххаба Исмаила и полагал, что он находится за границей. Однако мой друг Кадри Ризк рассказал, что Абд аль-Ваххаб участвовал в заговоре, оказал сопротивление при аресте и был убит наповал.
Абда Сулейман
Она была, кажется, первой девушкой, получившей назначение к нам в министерство. И уж совершенно точно — первой в нашем секретариате. Произошло это в дни второй мировой войны, как раз в тот период, когда начальником секретариата стал Аббас Фавзи. Абдо было тогда лет двадцать пять. Это была полная смуглая девушка довольно приятной наружности, с нежной кожей и веселым характером. В свое время она получила диплом об окончании университета, но, пока был жив ее отец, работать не хотела. Когда она появилась впервые, Аббас Фавзи предупредил нас:
— Пожалуйста, ведите себя достойно!
А дядюшка Сакр, подавая мне кофе, прошептал:
— Она твоя соседка, живет в квартале Святой Зейнаб!
— Ну и что? — отозвался я.
— В этом квартале полно студентов, и поэтому многие девушки оттуда…
И он сделал рукой жест, выражавший его отношение к подобным девушкам.
Сотрудники секретариата начали тщательно заботиться о своей внешности. Взоры их то и дело украдкой обращались в тот угол комнаты, где справа от Абдаррахмана Шаабана сидела Абда. Прошло немало времени, прежде чем Абда стала для нас привычной, перестала вызывать повышенный интерес и неуместные на службе эмоции. Однако и время не пресекло возникновения довольно грязных слухов о поведении Абды в квартале Святой Зейнаб.