В какой-то момент он увидел на столбе приклеенную листовку, сорвал её, смял, изорвал. Потом еще одну, на соседнем столбе. Кто-то ведь успел обклеить проклятыми листовками весь город!
Телефон зазвонил. Лёвкин не обратил внимания. Он шел от столба к столбу, срывал листы с фотографией дочери и швырял на землю. Ветер подхватывал их, кружил, уносил в темноту.
В отдалении, за углом стадиона, зашевелились тени. Кто-то выдвинулся навстречу Лёвкину – несколько человек, неприметные, серо одетые, похожие на призраков.
– Вы не там ищите, – сказал один.
– Вам надо в центр, к театру Драмы, – вторил другой.
– Возможно, она просто ушла погулять, – говорил третий. В уголке губы его алел кончик зажженной сигареты.
Лёвкин попятился, побежал обратно, увидел, что отовсюду из темноты лезут люди. Они шли неторопливо, наполняя ночную тишину шорохами разговоров.
– Я видел вашу девочку…
– Тут написано позвонить, вот и позвонил…
– У пруда. Тут недалеко…
– А вы опоздали что ли?
Опоздал, конечно опоздал! Лёвкин подбежал к жене, которая, склонившись над газоном у фонтана, рвала розы. Таксист посигналил коротко, привлекая внимание. Зазвонил телефон.
– Да! – рявкнул в трубку Лёвкин, но ему не ответили. Кажется, кто-то всхлипнул, по-детски. – Ира? Ирочка! Это ты? Девочка моя! Ты где? Ты жива? Это же неправда, да? Это не может быть правдой!
Он прокричал в трубку еще что-то, потом сбросил, схватил Машу за локоть и потащил к такси. Людей вокруг становилось больше. Они напирали, подходили ближе, пытались дотронуться, обратить на себя внимание. Каждый из них видел Иру, общался с ней, знал её. Каждый хотел помочь.
– У меня ладони болят! – вздохнула Маша. – Проклятые розы. Как же я устала с ними.
Лёвкин тоже устал. Он плюхнулся на переднее сиденье, махнул рукой:
– Гони отсюда, живее.
– Куда? – равнодушно спросил таксист.
– За город. Подальше. Давай туда, где людей нет.
Машина рванула прочь от стадиона, оставляя всё это ночное безумие позади. Лёвкин, наконец, смог отдышаться и прийти в себя. С заднего сиденья что-то бормотала Маша.
– Да, это большое горе, – сказал Лёвкин, не оборачиваясь. – Безалаберность и раздолбайство. Но мы должны теперь жить с этим, Маш. Понимаешь? Жить. Никто нам дочь не вернет. Пройдет пара дней, и мы свыкнемся с мыслью, что ее больше нет.
– А вы уверены, – спросил водитель, – что ваша дочь действительно умерла?
– Я опускал гроб в землю утром.
– А мне кажется, – продолжил водитель, – что я видел её сегодня днем у магазина. Это же ваша дочь на листовках, верно? Такая, с ямочками на щеках, глазищи красивые, шортики с корабликом?..
Лёвкин бросился на водителя с кулаками, потому что больше не мог сдерживаться. Автомобиль вильнул в сторону, подпрыгнул, слетел с трассы и, нелепо кувыркнувшись, ударился боком о дерево. Лёвкина швырнуло через салон, он вышиб головой стекло, покатился по земле, чувствуя, как сдирается кожа, рвутся мышцы, ломаются кости. Где-то визжал и тяжело скрипел металл, дыхнуло жаром, расцвело огнем. Лёвкин упал лицом в траву, хрипло дыша. Из рта, между рваных губ, посыпались осколки зубов, вперемешку с кровью. Боли не было. Позже будет. Лёвкин мимолетно подумал о том, что, наверное, так ему и надо, а потом отключился.
Он пришел в себя на упругом теплом диване, который стоял в гостиной. Босые ноги выглядывали из-под пледа и порядком замерзли. Ночь выдалась холодной, а отопление никто не включал. По комнатам гулял сквозняк.
Лёвкин сел, поглядывая на мерцающий монитор ноутбука на столике. Рядом стояла чашка с какой-то недопитой бурдой. Сигарета в пепельница истлела до фильтра – хорошая, дорогая сигарета. Пощелкивали датчики, прикрепленные к вискам.
Еще болело, ныло, стонало тело, будто ночная авария случилась на самом деле. Будто он и правда оказался в лесу, среди густого тумана и хлипкой тишины, в искореженном салоне разбитого в хлам автомобиля. Там, должно быть, удушливо пахло горелой резиной и плотью, а высохшие капли крови покрывали уцелевшее боковой стекло…
В животе болезненно покалывало. О чем-то вспомнив, Лёвкин провел языком по губам. Зубы были целы. Да и губы тоже. Зазвонил телефон. Маша.
– Ты где? – спросил он.
– Господи, это ты где? – в ответ спросила она. Голос у Маши был вязкий, заторможенный, словно она снова с утра напилась таблеток. – Я ничего… н-ничего не помню. Только что проснулась. Эти датчики… О, г-господи, мои руки! Я снова рвала розы! Розы рвала, понимаешь?..
Закружилась голова. Маша заплакала. Лёвкин слышал её громкие всхлипы в реальности – жена находилась на втором этаже, прямо над его головой, в спальной комнате. Она умудрялась спускаться к розам даже в таком состоянии…