— Я такая рассказчица о белом бычке. Только это и рассказываю. Я за этим сюда и хожу, сказки рассказывать.
— Ты вчера это тоже говорила.
— Нам эта история надоела. Что за одно и то же кино? Мы уже о белом бычке слышали, давай о темном.
— Мне хочется о белом, и я буду рассказывать о белом пока.
— Ты уже всех достала.
— Я вчера увидела, когда хохотали, что здесь все меня осуждают.
— Какая я гордая! Все меня осуждают, а я всё равно о белом бычке буду рассказывать! Ты создаешь тех, которые тебя ненавидят, и от этого кайф получаешь. И ты не хочешь расставаться с этим сценарием. О белом бычке ты рассказываешь, а про черного не хочешь. А я тебе о черном рассказываю. А ты его боишься.
— Так я черного вчера и увидела.
— Василий Иванович с Петькой сдавали биологию и выучили один билет про блох. Один вытащил нужный билет и всё про блох рассказал. Другой какой билет ни вытащит, там всё другие животные. Тогда он говорит: «Это собака, у нее есть шерсть, в которой живут блохи». И начинает рассказывать про блох. Экзаменатор устал, даёт ему билет про рыб. Тогда он говорит, что если бы у рыб была шерсть…
— Я не поняла.
— Так что же, мы рождаемся запрограммированными даже собственным знаком зодиака?
— Мы вчера проговорили осуждение всех и каждого, и сейчас я как раз вижу на основе ума, своей основной двойственности…
— Смотрите, каждый ждет промежутка для того, чтобы выступить со своим заученным стишком, который все остальные уже знают наизусть и который им надоел. Скажите, пожалуйста, механистичны вы или нет?
— Как вы нас терпите после этого?
— У Саныча своя песня.
— Он уже истину проживает, а нам еще надо эту песню освоить.
— В последнем фильме о терминаторе герой говорит: «Уходи отсюда, потому что я всё равно тебя должен убить».
— Моя функция в том, чтобы стимулировать сбой вашей привычной программы. А для программы это смертельно. Посмотрите, если вы не проговорите свою программу, то испытаете неудовлетворение. Поэтому для вас всё пройдет хорошо, если вы успеете вставить несколько механистичных слов из своей привычной программы. Тогда вы будете восхвалять семинар. Вы скажете, что это было замечательно, потрясающе. Я встал на стул, все смотрели на меня, и я говорил три минуты свой любимый стих. И двадцать человек слушали меня.
— Это на двадцать человек больше, чем в прошлый раз.
— Поэтому мы все заинтересованы в том, чтобы народу здесь было больше. В этом случае вашу песенку узнают многие. А я выполняю функцию собирателя зрителей для вашего коронного номера. Ко мне приходят на семинар, а вы под это дело можете прилюдно исполнять свою песенку. Теперь я понимаю, почему вы приходите сюда и платите деньги за семинар. Вы хотите рассказать свою сказочку другим людям. Но цена за рассказывание ваших сказочек будет теперь расти.
А сейчас я поставлю музыку, а вы постарайтесь прочувствовать, что происходит в вас.
— Эти дни женщины много говорили об отце. Меня это стало как-то волновать и тревожить. Дело в том, что я своего отца видела один раз в жизни, и то минут пять, когда мне было лет пятнадцать. Слово «папа» я вообще не произносила. Но от мамы я слышала о том, что когда я родилась старший брат уже был, а мама ушла от отца. И она рассказывала, что однажды он кулечек со мной бросил в угол. Я последние дни думала об этом, и сейчас я оказалась в той комнате, где все это происходило, и он, оказывается, не бросил меня, а душил. Я, оказывается, заплакала ночью и помешала ему заниматься любовью с мамой. Он вскочил и стал меня душить. Я сейчас спрашиваю папу: «За что? Что ты делаешь?» Он стал кричать: «Я тебя ненавижу». Потом я ему стала говорить: «Папа, папа, я тебя люблю». Я много раз это повторяла. И у меня начала гореть правая рука. После того, как я начала ему говорить, что я его люблю, он, вместо того чтобы меня душить, взял меня, плачущую ночью, стал нянчить, что-то ласковое мне говорить. Потом я увидела себя лет в пять-шесть. У меня был младший братишка, Петя. Мама вышла во двор развесить белье и попросила меня посмотреть за братишкой. И я его душила. Я фрагментарно вспоминала это. Когда мама влетела в комнату, я сидела на нем и душила его. И когда я с отцом прочувствовала эту любовь к ребенку, я стала Пете говорить, что я его люблю, стала нянчить его. Не душить, а нянчить. Я почувствовала любовь к старшему брату, которого убили. Я увидела всех мужчин, которые были значимы в моей жизни, и я к ним ко всем почувствовала любовь и благодарность. В это время моей левой ноги касается Женя и гладит ее. Я наблюдала, и у меня не было желания отдернуть ее, как я это обычно делаю. Потом у меня правая рука онемела. На этом я с отцом простилась и первый раз в жизни произнесла слово «папа».
— Я видела только фиолетово-черный перемещающийся цвет. Но очень много черного. У меня какое-то разделение получилось. Я очень много чувствовала, а голова была отдельно. Она всё время какие-то команды выдавала, а в теле было такое блаженство. Я вообще женщина холодная, трезвая и очень многое себе запрещаю. Очень часто ставлю на себе всякие эксперименты. Я никогда не могу расслабиться до конца. Ничего не могу увидеть. Я чувствую, но ничего не вижу.
— Я пыталась ощущать и почувствовала, почему у меня диссонанс между верхней половиной тела и нижней. Если верхняя начинает вибрировать, то нижняя становится неким якорем, и наоборот. И они никак не могли прийти во взаимодействие. Потом стала отслеживать, какие идут картинки. Стала прикасаться к некоторым болевым моментам в отношениях мужчины и женщины. Эта двойственность очень резко активизировалась для меня на этом семинаре. Я вчера сказала себе, что я развожу двойственность «мужчина и женщина», потому что я совершенно не понимаю, где у меня мужчина, а где женщина. И стали происходить события, за которыми я сейчас наблюдаю.
— Мужик приходит к врачу, достает член и говорит: «Руби». Врач говорит: «Да ты что, такую прелесть?» Мужик говорит: «Руби, а то у нас на двоих крови не хватает. Если он встает, то я ложусь».
Глава 5. Вина — это оборотная сторона осуждения
— Вчера из всего, что происходило, во мне больше всего срезонировала ситуация, когда вечером, во время чаепития, я слышал множество определений. Слова «осознание», «просветление» звучали в различных комбинациях, раскладывались на составляющие. Бои, сражения. И в этом я увидел свои игры разума, попытки всё определить, обмерить, поставить всё в какие-то рамки. Говорить, чтобы говорить, просто не останавливаясь, получать удовольствие оттого, что говоришь просто какие-то умные слова. И когда слушаешь не одного человека, а пятерых одновременно, то начинает пробирать какая-то жуть. Когда слушаешь этот хор в объеме, то хочется сказать: «Хватит!» Встаешь, выходишь во двор, там дождь, ветер. Посидел и всё понял. Я хотел поблагодарить вас за этот хор. Я увидел себя со стороны в этом множестве голосов. Мне показалось, что там много моих каких-то частей соревнуется, упражняется в каких-то определениях, а речь-то идет о вещах простых, о которых хотелось бы, может быть, больше помолчать.
— Это хор смертников, исполняющих оду жизни в том виде, в котором они ее представляют.
— Я впервые в жизни прожил мероприятие, когда не было ожиданий. И сейчас, можно сказать, последний день, и меня спросили, что было. Я ответил, что не было чего-то такого, что бы меня поразило, не было такого, что бы меня шокировало, а была жизнь. И для меня эти дни были настолько наполненными, что я долго-долго еще буду их проживать, перерабатывать. И одновременно я отметил, что я был естественным, насколько мне удалось. И отмечал свою неестественность по прошлым разговорам, действиям и в то же время был готов всё время откликнуться на что-то, включиться во что-то. Была легкость. Это новое состояние.