Теперь‑то я знаю точно: самое скверное, что может выкинуть с вами мечта – это осуществиться. Недостижимая мечта – недостижима не только для вас, но и для всех желающих вытереть о нее грязные ноги.
Я ненавижу мародеров за то, что они испоганили мою мечту.
Из‑за них Хогвартс превратился для меня в филиал Паучьего Тупика. Сказка обернулась ложью… как всегда, а ложь – очередным уроком. Уроки следовало учить, по возможности – прилежно. Я и учил. Хотя некоторые были… болезненными.
Удивительно, но я помню время, когда отец относился к маминым рассказам о Хогвартсе вполне снисходительно, посмеивался над промашками ее однокурсников на уроках зельеварения, и гордился успехами капитана школьной команды Эйлин Принс. И пропускал мимо ушей ее планы насчет меня – или сводил их к шутке, пока в один прекрасный день не оказалось, что шутки – кончились.
Эйлин была настоящим капитаном, она продолжала играть и в меньшинстве и готовила меня для жизни как умела – а умела она многое, Эйлин Принс, осторожная и самолюбивая, изворотливая и гордая. Убежденная в том, что одиночество лучше, чем дурное общество – и только однажды изменившая этому своему убеждению…
Для некрасивой и умной девочки–слизеринки мир был враждебен. Она брала его приступом – каждую мелочь. И в моих жилах текла кровь этой девочки. И я тоже готовился завоевывать мир. Цель оправдывала средства: и разведку (в том числе, и разведку боем), и подрывные действия на вражеской территории, и обходные маневры – все, вплоть до безнадежных лобовых атак.
А мир – во всяком случае мир Хогвартса – просто не обращал внимания на мелочи… вроде меня.
Я не мог допустить, чтобы на меня не обращали внимания! Я заставил мир смотреть на себя – внимательно, оценивающе… пусть и прищурив глаз – точно в прорезь прицела. Я стал – мишенью.
А те, кому я был не по зубам, стали мишенями – для меня.
…Иногда я думаю, что ошибался в средствах.
Я не хочу думать, что ошибкой могла быть – цель.
Забавно, что я, вероятно, служил мишенью не только для врагов и косых взглядов. На старших курсах на меня, случалось, посматривали девочки. Я тоже заглядывался на девчонок – я же не каменный! Но…
Я не верил, что могу кому‑то понравиться, что на меня можно смотреть иначе, чем с насмешкой или жалостью. Жалость я ненавидел. И еще я боялся взаимности. Я давно решил, что мне не нужны ни любовь, ни семья.
Семья? ДЕТИ? Второй Северус или вторая Эйлин? Не приведи Мерлин! Мои дети не пройдут сквозь этот ад просто потому, что у меня их не будет. А любовь…
“Любовь и ненависть кипят в душе моей…”[1]
Сейчас они уже перекипели и выпали на дне души – угу, у меня есть душа, что бы на этот счет ни думали некоторые – горчащим осадком.
Любовь – страшное чувство.
Моя – была ревнивой.
Всегда.
…
Я помню себя очень рано.
Помню неуклюжую гордость отца – и как я, наследник рода Снейпов, топаю навстречу его протянутым рукам. Как изучаю игрушки, заставляю их слушаться…
И вдруг:
— Эйлин!!. – возмущенный крик отца:
— Эйлин!.. Что он делает?!.
А я – что? Я играл. Машинками. В автогонки. Мама рассказывала, что у нее в детстве были машинки, которые ездили сами. А мои – не хотели. Я удивился и рассердился – и они поехали! Я не думал, что управлять ими будет так легко… и что папа будет кричать из‑за этого.
Крик воздвиг стену между мной и отцом. Магом и маглом. Навсегда. Этой стеной отрезалось все хорошее, что было между нами.
Осталось – обеспокоенное, растерянное, не понятое сразу, но запечатленное в памяти, как шрам на ободранной коленке:
— Ты не говорила, что ребенок тоже будет… из ваших.
И мамино извиняющееся:
— Но, Тобиас, это же непредсказуемо… это же – пятьдесят на пятьдесят!
Когда до меня дошло, что мама оправдывалась…
Как будто она не хотела, чтобы я родился волшебником. Но она не могла этого не хотеть! Однако она действительно не знала.
И я – не знаю.
Я так и не знаю, на что она надеялась: на то, что ребенок будет маглом – или магом? Ну да – отцу был нужен наследник. Если бы я родился маглом – таким, как все – у меня был бы отец, была бы “нормальная семья”… и Паучий Тупик – до конца жизни.
Нет… она не могла желать своему сыну такой судьбы!
А у волшебника, даже у полукровки, был – шанс.
В три года другой мир поманил меня странными возможностями. В одиннадцать лет передо мной открылась дверь. В восемнадцать я захлопнул ее за собой. Навсегда.
То есть это я думал, что – навсегда…
Паучий Тупик был не просто переулком в рабочем предместье. Сколько лет я ощущал себя бьющейся в его сетях мухой! К одиннадцати годам нити потихоньку начали лопаться. Но даже в мои восемнадцать сеть так и не порвалась. В сентябре восемьдесят первого я понял, что вычеркнуть из жизни Паучий тупик можно только вместе с жизнью.