Он ни за что не хотел поверить в то, что Зет может умереть.
Часть II. Поезд гудит в ночи
Поезд, поезд, мчащийся без остановок, бездушная машина, темный вагон, и потом вагон 3ет-4383, где заперт он, покрывающий то самое расстояние, которое покрыл на самолете три дня назад, и все это время, то есть сто майских часов, длилась его агония, и все это время понадобилось его душе, чтобы подготовиться к уходу из тела после падения на мостовую, потому что изгнание души произошло настолько неожиданно, что она с трудом поверила в него; в другом вагоне родственники, жена с вздувшимися на шее жилками, брат, тот, что не получил образования, и мать с лицом, картой земли, думающая о земле, которая примет ее ненаглядного сына, ее героя; и потом рота жандармов, которые настороже и готовы предупредить всякие беспорядки в этом траурном поезде; они сидят, распространяя вонь на весь вагон, зажав автоматы между колен, и глазеют в окно на пейзаж, не видный через запертую дверь его вагона, где он едет с севера на юг, заключенный навеки в гроб, а душа его теперь сопровождает поезд, как самолет, летящий медленно, чтобы не обогнать состав, бабочка-самолет, окропляющая поля, чтобы предохранить их от пероносиоры, и зеленые побеги колышутся под тенью ее крыльев, приносящих скупую прохладу сухой земле, давно жаждущей дождя, радующейся даже ласковому прикосновению тени; как рука, скользящая по руке так, что пальцы не переплетаются между собой, иначе это означало бы братство, кровь и революцию; нет, это лишь ласковое бесплотное прикосновение крыла, которое чуть пробуждает спящую в венах кровь, и земля — фессалийские луга, поля Македонии, реки Бралос, Пеней, Сарандапорос, города Фивы, Левадия, — земля знает, что вскоре примет его тело, сорок первого героя[9], и все-таки кровь, думает крылатая душа, кровь земли, ее воды, следуя своим океанографическим законам, скопившись, подмывают снизу фундамент, готовя великую революцию, поэтому-то и отдан строжайший приказ машинисту «нигде ни одной остановки», и из службы связи при премьер-министре целый штаб следит за исполнением приказа, получает донесения от местной жандармерии и соответствующим образом руководит продвижением состава, сообщаясь с машинистом посредством радиосвязи, и все расписания перечеркнуты, нет встречных поездов и следующих в том же направлении — все отменены, чтобы беспрепятственно прошел этот поезд, чтобы не остановился в каком-нибудь порту, где моряки, проститутки и грузчики могут устроить бунт; наложив в штаны от страха, правители не знают, как скрыть свой позор; точно в сказке, когда мальчик крикнул: «Король голый!» — и они растерялись: столько понадобилось хлопот, чтобы убедить короля, что он в самом дорогом наряде, что он самый красивый, что по-прежнему безгранична любовь к нему народа, и вдруг из-за крика мальчишки полный провал, и тогда, не найдя другого выхода, ради собственного спокойствия они предпочли избавиться от свидетеля своей лжи, ведь мало было ему сказать: «Король голый!», он осмелился еще раздеть королеву, заставил кого-то потянуть ее за рукав, там, в Лондоне, и поэтому поезд идет теперь по земле людей, замерших внезапно при вспышках молний, по земле людей, ждущих с минуты на минуту сигнала; но в конце концов все устраивается — беспорядков не происходит даже на похоронах, дан сигнал: «Спокойствие!», прежде всего чтобы не было больше кровопролития, потому что еще не пришло время, и политики мирно ведут свою игру, рассчитывая на конечный успех, хотя они и упустили удобный момент, его смерть, в то время как его противники, пока он еще был в агонии, тщетно пытались скрыть свой позор.
«Правда о кровопролитии, вызванном коммунистами в Нейтрополе. Депутат Зет случайно попал под колеса грузовичка во время нелегальной демонстрации коммунистов, которой он руководил. Полиция предложила развезти коммунистов по домам в автобусах, но те отказались и, организовав демонстрацию, направились к канцелярии ЭДА... Ранение капитана жандармерии, который пытался защитить депутата Пирухаса, подвергшегося нападению... Участие правительства, предоставившего военный самолет хирургу, который вылетел к пострадавшему депутату Зет».
И поезд прогудел, прежде чем скрыться в тоннеле, откуда он вскоре выехал, волоча за собой подземный, мрак, а душа — самолет, потеряв из виду тело, дрожала в эти ничтожные секунды; ее большое цветистое крыло трепетало и колебалось, словно ослабло сцепление, — душа хрупкая, смертная, душа ленивая, больная или одинокая, бабочка, которая, выйдя своевременно из куколки, отдавала свой шелк людям, чтобы, сделав крепкие нитки, они связали свои мечты наподобие воздушных шаров и чтобы бросили якоря, связанные этой ниткой, на грудь своих глубоких снов; но душа успокоилась, заметив, как показываются из тоннеля сначала ноздри дизеля, потом темный вагон, потом его вагон, запертый на засовы, потом окна, залитые слезами родственников, потом мешок с зелеными гусеницами, жирными обитательницами деревьев, — если бы этот вагон с жандармами треснул, то черви заполонили бы мир, — и он, неспособный ничего видеть, теперь из-под своего чешуйчатого крыла видел все — эту землю, его землю, землю его родины, матушку-землю, мудро создаваемую веками, вековой пейзаж, декорацию, такую красивую, что люди, должно быть, вечно страдают от ее красоты, вечно проливают кровь, защищая ее от орд варваров, полчищ неофашистов, и никогда при этом не добиваются справедливости, а получают лишь привет от гор и благословение солнца; он видел, как деревья, точно на молитве, стоят на прибрежных камнях, напоминая женщин, прядущих на порогах домов; он видел чайку, которую вспугнул поезд, пройдя возле самых волн у виллы Москов, при выходе из тоннеля; он видел деревни, спрятавшиеся в горных лощинах так, что человеческий глаз не может их различить, деревни, пустующие из-за эмиграции; вскоре он увидел и Олимп, заснеженный в разгар мая, а против него Оссу, ссорящихся друг с другом, как два партизанских отряда во время оккупации; в венецианском замке на мысе Платамон — замке, заброшенном много веков назад, теперь жилище галок, охраняющих море, где плавают пираты, миноносцы 6-го американского флота, там душа, желая немного отдохнуть, проникла в трещину стены, вытеснив зеленую ящерицу; он видел мраморную поверхность моря, исчерченную ветром, тоскующую о парусе, божественное море против Олимпа; некоторое время душу обвевал морской ветер, ведь говорят, пока тело не отошло во мрак, душа блуждает беззаботная, а потом, когда тело возвращается к своей первоначальной субстанции, она отдается во власть воздуха, делится на молекулы, и они в свою очередь превращаются в молекулы кислорода, которые вдыхают живые люди; и душа знала, что в своем последнем путешествии в последний раз видит она замок, некогда столь любимый ею, — из заднего окна машины, мчавшейся по извилистой дороге, этот замок, венчающий небольшую горную цепь, казался вращающимся диском, — поэтому и сейчас она замерла, забыв обо всем, но гудок поезда позвал ее за собой в Темпи, пропеллер завертелся, бабочка взлетела, не оставив в трещине стены никакого следа своего пребывания, даже не вырезав даты, она снова уступила место зеленой ящерице, возмущенной, насильственным вторжением в ее владения, и душа полетела вслед за телом, которому было чуждо все это, вслед за телом, ужасно страдавшим, жестоко израненным, — как можно смириться с тем, что гудрон улицы стал венком на его волосах; но, вероятно, это совсем не так, потому что: