- Вокруг гниль и затхлость. У меня вопрос... Чем может быть привлекательна какая-то чернота? Даже Профилактов допустил, что, не исключено, дым один, чад, и больше ничего. Так за чем мы погнались, и что здесь делаем?
- Где, брат, твоя одежда? Откуда эта гардеробная недостаточность?
- Не бывать здесь никакому продвижению, и даже Федор, думаю, уже это понял. И никто с тобой, Филипп, в этих развалинах не говорил. Слуховые галлюцинации, брат. Да и побывал ли ты тогда здесь... Вдруг в каком-нибудь еще таинственном месте? Валялся, должно быть, где-то пьяный. Пора обедать.
- Вы оба теперь в моих руках, - сказал Филипп и, поджав губы, образовал нечто на манер надменной ухмылки. - Кончается ваше приключение.
Вадим меланхолически, с усталостью, с тоской затравленного зверька в глубине, вытаращил глаза:
- Что это значит?
- Для начала то, что вы останетесь без обеда.
- В начале было слово... - как бы машинально пробормотал Вадим.
- Но и это не означает, что обед все же последует. Кончились для вас и обеды, и ужины, и прочие трапезы.
- Ты с ума сошел?
- А как сам думаешь, как сам чувствуешь?
- Я ничего не чувствую, я думаю, что пора задать тебе хорошую трепку, что я, как старший брат...
- Обедать, говорит, - перебил Филипп, говоря, впрочем, скорее для себя. - Обед ему подавайте. Нет, ну какая свинья, только и знает жрать! И с этим человеком у меня что-то общее? А так же магазин, торговля, которой он так кичится, это, значит, меня с ним роднит? Дудки! Не причастен! Не прикасался я, руки не марал! Вот за все в сумме, за все тошнотворное и непотребное, что ты, братец, собой представляешь, я и решил прикончить тебя.
- Ого! Вот так поворот! - с торжеством воскликнул Федор.
Филипп недоуменно взглянул на него. Наверное, он хотел уяснить суть сказанного этим человеком, ставшим в быстро переменившихся обстоятельствах отчасти посторонним, или просто переспросить, но лишь с досадой махнул рукой и снова обратился к брату:
- Хочу покончить с тем, что ты такой, с твоей приземленностью...
- Стоп! - крикнул ошалело Вадим. - А где мои деньги? У меня кошелек был в боковом кармане.
ФИЛИПП. В пиджаке, что ли? Так и пиджака нет.
ФЕДОР. Туго набит был кошелек?
ФИЛИПП. Теперь ты гол как сокол, брат, и нищ, как церковная крыса.
ФЕДОР. Избитые выражения.
ВАДИМ. Сняли, они, Ниткины, сняли пиджак!
ФЕДОР. Скорее Ниткин, Сонечка на такое не пойдет. Ей бы горнего чего-то. Или дикие пляски. Ей надо горючего, бесшабашного, а на мелочи она вряд ли разменивается.
ФИЛИПП. Я тоже так думаю, хотя кража - вовсе не мелочь.
ВАДИМ. Хороший дорогущий пиджак, из легкой ткани, я его специально для прохладных дней лета приобрел... Опоили, ограбили... Сняли пиджак, пока я бездумно ютился... я слепо, как последняя гнида, как амеба, барахтался на диване, а тем временем пиджачок, кошелек, денежки... Так вот для чего они нас заманили и разыграли фарс?
ФЕДОР. Сонечка только одну цель преследовала - подробно рассказать о Профилактове. Она и рассказала, как могла.
ФИЛИПП. Это была у нее высокая цель. Она поднялась до настоящего вдохновения. В таком состоянии не воруют.
ВАДИМ. Что ты знаешь о том, чем вдохновляются воры? Я им покажу Профилактова! Помогите встать... Аж дурно стало. Я им сейчас устрою!
ФИЛИПП. Сиди уж... Успеется. Мы еще с тобой главное не обсудили, я только начал, так что в набат бить погоди.
ФЕДОР. Но в исключительности Профилактова всякое начало является одновременно и концом. Каким-то образом выходит, что не только в исключительности... она ведь лишь название явления... но и в компетенции. Компетенция обладает правами, и всякий может ощутить на себе ее воздействие, чего не скажешь об исключительности, которую проще простого проморгать.
ФИЛИПП. Как тебя зовут?
ФЕДОР. Меня зовут Федором.
ФИЛИПП. Хорошо, теперь я запомню. Скажи, Федор, что ты думаешь о Ниткине?
ФЕДОР. Он тоже неплохо, не без огонька рассказывал, но его цели так и остались неясны.
ВАДИМ. Зато намерения отлично прояснились.
ФЕДОР. Ниткин, он человек, который как бы себе на уме. К тому же есть еще другие Ниткины. А почему известный нам теперь Ниткин разговорился и долго излагал свою историю, спутывая ее с историями других людей, так же непонятно, как то, чего хотел его однофамилец от Сухоносова.
ФИЛИПП. Можно ли катать тележку между ангарами и остаться в неведении, что в тех ангарах делают?
ФЕДОР. Можно.
ФИЛИПП. Ага... А заблудиться в трех соснах?
ФЕДОР. Ты напрасно решил свести дело к шутке.
ФИЛИПП. Мне, конечно, понравилась Сонечка, и я начинаю страдать от мысли, что она, согласившись изобразить бой-бабу, мучительницу, посодействовала тем самым мужу в его преступлении и, соответственно, стала соучастницей. Время обижаться пришло?
ВАДИМ. Я быстро положу конец твоему страданию. Я, брат, помогу тебе справиться с ним. Я его причину задушу в корне, затопчу самый источник зла, я тем супругам такое развлечение устрою...
ФИЛИПП. А ты вообще молчи! Я с тобой еще не свел счеты.
ВАДИМ. Там, может, магазин мой грабят, пока я с тобой, дуралеем, тут вожусь.
Филипп схватился за голову:
- Молчи, молчи... Я задумал покончить с тобой, и я покончу. Прекращу твою сытость, твое самодовольство.
- Ты не о том, брат. Меня ограбили... Я без гроша в кармане. Как мы выберемся отсюда?
- Ты не выберешься. Житья через него нет, никакая вечность не светит, пока он есть, - объяснил уже Федору Филипп, указывая на брата, и глаза его, пока он говорил, сверкали злобой.
Федор хмыкнул:
- Можно подумать, у тебя, Вадим, в загашнике ничего не осталось...
- То в загашнике, а как отсюда выбраться, чем платить за билет?
- Но брат считает, что билет тебе не понадобится.
- Много, - сказал Филипп устало, - много всего, Вадим, приходилось мне слышать на наш с тобой счет, много лжи и клеветы, а порой и упреков. Толкуют, будто я цепляюсь за тебя, словно бедный родственник, выпрашиваю подачки, клянчу даже, а ты, измываясь, смеешься надо мной и плюешь мне в лицо. Или что я приворовываю у тебя, стоит тебе зазеваться. До чего все несправедливо! И эти грязные кривотолки, и то, что ты ведь и в самом деле ничего мне толком не даешь - ни денег, ни моральной поддержки и понятия о нравственности, ни уверенности в будущем. А тут еще дошло до разговоров, что у нас будто бы одна голова на двоих. Какое превратное мнение, какой неверный взгляд на истинное положение вещей, какая беспросветность! Но кто это утверждает? Свидетель! А когда дело доходит до преступления, свидетеля полагается убирать. Придется тебя убрать, Федор.
Федор, поднявшись на ноги, скрестил руки на груди.
- Это мы еще посмотрим, кто кого уберет, - презрительно усмехнулся он.
- Гляди, у него борода зашевелилась, заколосилась прямо, - Вадим ткнул пальцем в сторону Федора, - оно от страха это, пожалуй.
Филипп посмотрел.
- Тебя ведь Федором зовут? - спросил он тупо. - Я что-то запамятовал. Ты мне не друг, ты дружишь с этим негодяем, моим братом.
- Да он и завел нас к Ниткиным, у них сговор. Примеряешься к пиджаку, ублюдок?
- Для меня он лишь свидетель, которого нужно убрать.
Федор ударил себя в грудь кулаком:
- Шалишь! Ну ты и отпетый... а только зарвался! Меня, что ли, нельзя назвать человеком не от мира сего? Я ничем не хуже Профилактова, уж никак не слабее. Я вам покажу, где раки зимуют, вы у меня попляшете.
- Еще один сумасшедший, - пробормотал Вадим.
- Что ты прячешь за спиной, Филипп? Пистолет?
- У меня, Федор, нет пистолета.
- Как же ты собирался прикончить брата?
- Тут эквилибристика, я незаметно, пока шли сюда, подобрал кусок кирпича, чтобы ударить подлеца в висок.
- Ты задумал это еще в первый приезд?
- Тогда только мелькнуло что-то такое, какая-то, как говорится, скороспелая и быстротечная задумка, а сегодня усугубилось, созрело окончательно, словно спелый плод. Сил больше нет его выносить, этакую свинью... Сегодня уже не туманные перспективы, а венец всему.