Таков был ответ низенького. Высокий наморщил высокий лоб:
- Известен, скажем, дом....
- Наверняка, - подхватил вдруг воспрянувший духом оппонент, - в нем-то и исчезает время от времени Жабчук, невысокий, жирненький мущинка средних лет...
- Думаете? - Высокий глянул с прямо и даже жутковато выразившимся интересом.
- Еще бы не думать!
- Следует ли отсюда заключить, что вы усматриваете определенную связь между убийствами Копытина и Здоровякова?
- Вон вас куда занесло!
- Но какое из этих дел, назовем их пикантными, реально заслуживает внимания? Дело Здоровякова, признаться, меня нисколько не занимает, хотя сопутствующие обстоятельства, они ведь весьма любопытны, если принять во внимание, что погиб не кто иной, как человек самого Сухоносова. И эти обстоятельства известны мне не хуже, чем многим другим посвященным в здешнюю феерию господам. Согласитесь, друг мой, все это наводит на серьезные размышления.
Федор возвел очи горе, спрашивая у летних облаков, наводит ли услышанное на какие-либо размышления его. А высокий и низенький зачастили:
- О гибели своих людей Сухоносов - вот уж хитрец так хитрец! - предпочитает не распространяться.
- Очень скупо отвечает на вопросы журналистов!
- Представителей прессы?
- А чему вы удивляетесь? И они каким-то боком...
- В каком-то смысле Здоровяков и сам по себе был личностью очень загадочной, и после его смерти оказалось, что сказать о нем... как бы это выразить?.. нечего, что ли. Ну, разве что несколько теплых прощальных слов, какие обычно произносятся в подобных случаях.
- Я бы нашел, что сказать.
- Если начистоту, мои политические убеждения, житейские взгляды и нравственные установки отличаются неизбывной расплывчатостью, я бы, вероятно, не пропал ни при какой власти...
- Лишь бы не мешали активно жить в свое удовольствие.
- По большому счету, я всегда был не прочь посмеяться. Что мне ораторы и агитаторы, проводники идей, скандалисты, бузотеры, пьяницы, рифмачи, рвачи, писатели! В любом, кто из них ни подвернись, я вижу демагога.
- А касательно Сухоносова?
- Сухоносов воистину жутковат. Сухоносов - апостол зла. Никакому Сверкалову с ним не совладать.
- Мне он представляется чем-то вроде внезапно заговорившего поросенка.
- Вот если б его в клетку с изголодавшимся зверьем...
- У него странная привычка всякого, хотя бы и первого встречного, считать своим заклятым врагом.
- У него неисчерпаемый запас вредных привычек.
- Привычки это не только старые, но и устаревшие уже, особенно в свете последних событий, о которых Сухоносову известно гораздо больше, чем он говорит.
- Здоровяков отчаянно боролся за сохранение всякого рода традиций в неприкосновенности и чистоте. Но чтоб сами традиции подразумевали что-то чистое, доброе, светлое, этого он не желал. И где он теперь, Здоровяков-то? И если тот, другой, а именно Сухоносов, не хочет, чтобы ветры истории смели и его, он должен очень многое пересмотреть в своих воззрениях. Сбавит тон, поумерит пыл - тогда спасется, а нет...
- Ревизионизм?
- Ревизию ему вовсе не обязательно начинать с заигрываний.
- А он заигрывает?
- С Жабчуком.
Собеседники одновременно, весьма гармонично всплеснули руками.
- Подумать только! Как же он объясняет тот факт, что за короткий срок от рук убийц, или убийцы, пали два представителя его круга? И не какие-нибудь там рядовые людишки, а довольно-таки видные господа. Ведь и Здоровяков, если вдуматься, отнюдь не пешка. А уж Ниткин...
- Ниткин в этой игре все равно что пятое колесо. Это про телегу. Или собака - вообразите собаку! Каково будет, если ей приделать пятую ногу?
- Игра, что и говорить, идет большая.
- Здоровяков действительно погиб, а Ниткин просто перестал высовываться, навязывая всем представление, будто он больше не фигурант.
- Ниткин ни сном ни духом...
- Никто еще пока, между прочим, не называет якобы свершившимся факт его гибели.
- Но каково ваше истинное мнение на этот счет? Только честно...
- Раскрыть карты?
- Уверен, вы многое готовы списать на чистую случайность.
- Одни горячатся, другие прячутся, иных прохвостов убивают, и подобные вещи не редкость, но значит ли это, что необходимо допрашивать с пристрастием всех подряд?
- Я вас вовсе не допрашиваю, милейший, и уж тем более не с пристрастием. Мы просто беседуем. Если угодно, спорим. А в споре, как известно, рождается истина.
- Нас не подслушивают?
- Сохраняйте спокойствие, выдержку. Если и подслушивают, то все равно ведь не понимают.
- Да, но вот на что вам следует обратить внимание, друг мой.
- Мне? Обратить внимание? Вот так штука! А улыбка, а она уже, как я замечаю, не сходит с вашей наглой физиономии, очень не нравится мне. Очень! Эта нечеловеческая ухмылка... Подлец! Да как вы смеете! Я свирепею...
- В Гондурасе, куда вовсе не должен был лететь самолет, но куда он, однако, почему-то вылетел, видели небезызвестного Геннадия Петровича Профилактова...
***
И дальше события, вопреки первому впечатлению от здешнего бытия, потекли довольно бурно и замысловато. В Поплюеве, и тут мы считаем нужным напомнить, что так называется город, где, обосновавшись после неудачи у писателя Тире, подслушал Федор на берегу реки странный разговор, внезапно объявились братья Сквознячковы. Старший из них, выхоленный Вадим, будучи старинным приятелем Федора, поспешил нанести нашему герою визит. Жил теперь Федор в той же мрачной каморке, где провел свою незавидную юность.
- Этот вроде как жилистый, неказистый и как бы недоношенный, вот этот, - сказал Вадим, тыча в своего спутника, - не кто иной, как мой брат Филипп, и у него имеются интересные наблюдения относительно твоего города. Но пусть он сам расскажет.
- С удовольствием послушаю, - вежливо ответил Федор.
Гости, расположившись за столом, угрюмо посмотрели на него, мирно покоящегося на диване и опутанного тенями.
- Моего брата Вадима, - начал свой рассказ Филипп, - однажды среди бела дня сморил сон, а проснувшись, ближе к вечеру, он услышал в соседней комнате быстрые шаги. Они показались ему нервными, сбивчивыми, нерасторопными. Заскулил Вадим, с неудовольствием опознав по этим звукам своего младшего брата Филиппа, мучителя, то и дело прибегавшего с разными разговорами. Сам же Вадим твердо держится благородной правды немногословия.
- Брехня, - возразил Вадим, - если понадобится, за словом в карман не полезу.
Не перебивай, Вадим! Не мешай своему непутевому брату крепко держать в руках нить рассказа. Вадим человек высокий и представительный, солидный, он знает, что если и стоит с кем-либо говорить, то разве что с самим собой. И вот он внезапно вообразил с какой-то жуткой ясностью, как сразит, даже некоторым образом полностью угробит Филиппа жестким и беспрерывным повествованием о своих успехах, торговых победах, проистекающих из пестрых и шумных (так ему, дельцу, воображалось в ту минуту) продаж всякой бесполезной, но украшающей быт дребедени. Беда заключалась в том, что брат, то есть я, испытывает вечную потребность опровергать его, Вадима. Брякнет что-нибудь Вадим в порядке соображения или сообщения, а Филипп - десяток отрывистых фраз в ответ, и при этом ничего согласного, единомысленного.
- Выйди из тени, Федор, - резко велел Вадим хозяину.
- А Федор, как я погляжу, не выходит из тени. Не слушается Вадима. Такой оппозиции своим сиюминутным высказываниям и действиям, какую представлял собой тогда суетливый младший брат и к которой подключился теперь наш новый друг Федор, Вадим не имеет даже, так сказать, в лице собственной совести или гордыни. Поэтому Филипп видится ему человеком, который невелик телом, а еще меньше разумом. Для него не секрет, что Филипп ни в грош не ценит его магазин и был бы только рад случаю обрушиться с бранью на мир предприимчивости и наживы, звериной борьбы, той акульей хватки, великим мастером которой любит изображать себя мой старший брат Вадим. Но магазин приносит Вадиму неплохую прибыль, Вадим, а он мой старший единоутробный брат, можно сказать, жирует, и это для него достаточное основание, чтобы не считаться с моим затаенным презрением, с идейным несогласием такого непростого человека, как я, его младший брат.