Жан-Клод Грюмбер
Жаклин Жаклин
Jean-Claude Grumberg
Jacqueline Jacqueline
© Éditions du Seuil, 2021
Collection La Librairie du XXIe siècle, sous la direction de Maurice Olender
© Перевод, оформление, издание на русском языке. ООО «ИД „Книжники“», 2023
Это книга, чтобы говорить в темноте, в тишине,
словами мертвых, слишком быстро улетающими.
Сегодня ночью
Ты опять пришла сегодня ночью, родная, пришла, не предупредив. Я шел по улице, один, усталый, нерешительный и, в сущности, старый, почему бы этого не сказать? Старый? Когда я сижу и разговариваю, когда несу, скажем так, чушь, если только собеседник или собеседники достаточно снисходительны, чтобы над этой чушью посмеяться, я совсем не чувствую себя старым. Печальным, да, но не старым, нет. Когда же я один, когда иду, сталкиваясь с прохожими, отскакивая от самокатов, ремонтных работ, велосипедов, скейтов, я вдруг чувствую себя таким старым, таким одиноким… Ну вот, и сегодня ночью, на этой незнакомой улице, похожей на улочки в старых провинциальных городках или пешеходные в городах Италии, я иду и вдруг чувствую словно хлопок по спине, легкий, дружеский, даже чуть шаловливый. Я оборачиваюсь и, конечно, никого не вижу. Правым глазом я не вижу никого вообще. А поворачиваюсь всегда правым профилем, так что никогда никого не вижу. Иду себе дальше. Снова хлопок, посильнее. На этот раз я поворачиваю голову налево и тут здоровым глазом вижу тебя. О радость! О счастье! Вот она ты, передо мной. Я даже могу — если бы решиться, если захотеть — тебя коснуться. Ты улыбаешься, ты улыбаешься мне, лукаво, ласково, радуясь, что застигла меня врасплох. Для тебя все кажется в порядке вещей. А для меня — будто я заново родился.
На тебе то самое пальто, я так любил гладить и мять его узорчатый шелк, то пальто со скромной отделкой, подчеркивающей воротник и заканчивающейся галстучком. То пальто, застегнутое на столько перламутровых пуговок, что мои лихорадочные руки не могли расстегнуть их достаточно быстро, и тогда тебе приходилось закончить дело за меня, чтобы открыть мне доступ к твоей груди, а потом и ко всему твоему телу. Я снова чувствую ладонями тепло твоей груди, жар твоего тела, вижу вновь простую красоту этого пальто твоих двадцати пяти лет, под которое ныряли мои руки, прежде чем мое тело соединялось с твоим. Все подъезды и подворотни были нашими, и я говорил тебе — помнишь? — что хотел бы иметь тысячу, даже сто тысяч рук, чтобы ласкать тебя всю сразу и одновременно. Кажется, я снова сказал тебе это в одну из наших последних ночей, шестьдесят лет спустя, да, тысячу рук, чтобы ласкать тебя, всю сразу, всегда, всегда.
Но я не касаюсь тебя, я боюсь, что от малейшего моего движения ты исчезнешь. Я только смотрю на тебя, пожираю тебя глазами, нет, прости, пожираю тебя своим единственным зрячим глазом. Когда ты носила это пальто, у меня еще были два глаза за безобразными очками, делавшими меня, по словам детей, похожим на жабеныша. Ты любила этого смешного жабеныша, как и сегодня любишь его, постаревшего жабеныша, который в немом восторге созерцает тебя. Спасибо, тысячу раз спасибо, что пришла к нему, покинув на время свои райские кущи, что хлопнула по спине на этой пешеходной улице в невесть каком городе, собственно, нигде.
Прохожие, должно быть, смотрят на нас, на тебя, такую молодую, красивую, чувственную и так хорошо одетую в этом пальто из шелка-сырца, на меня, такого старого, такого неудобоваримого. Это похоже на резюме нашей жизни вдвоем, родная. Я стою, застыв, а ты улыбаешься. Улыбаешься мне той самой улыбкой между любовью и дружбой. Ты, быть может, чего-то ждешь от меня? Знака, слова, поцелуя? Или чтобы мои руки снова нырнули под твое пальто? Чтобы я нашел под ним твои груди? Нет, я предпочитаю пожирать тебя глазами. Я хочу запечатлеть на моей здоровой сетчатке каждую деталь твоего существа, потому что знаю, чувствую, что твои визиты будут все реже и реже.
Но все же, все же одна деталь огорчает меня, тревожит. Профиль, которым ты ко мне повернулась, гладкий и сияющий, кажется мне таким же молодым, как в ту пору, когда ты действительно носила это шелковое пальто, но другой профиль тревожит меня. Текстура твоей кожи местами будто облупилась, как со стены с возрастом, когда от старости осыпается краска и из-под нее виден гипс. Да, это меня слегка тревожит. Но я еще так рад твоему хлопку по спине, что забываю эти облупленные места. Я еще сполна переживаю восторг твоего возвращения. Заговорить с тобой? Расспросить? Хорошо ли там, где ты сейчас? Нет, нет, лучше не говорить ничего. Не пытаться узнать. Просто радоваться, что снова вижу тебя, просто чувствовать эту безмерную радость твоего возвращения.