– Дядя Игнат, о чем говорила бабушка?
– Она бредит. Мало ли что ей там привиделось… Не вникай, здоровее будешь.
Игнат поднялся, собираясь уходить.
– Ну, будет тебе! – улыбнулся он, положив руку Фросе на голову. – Успокойся. А то принесу орехи, и будешь колоть. А то зря, что ли, зубы стучат?
Девочка попыталась улыбнуться, но улыбка не изменила грустного испуганного выражения лица.
– Спасибо вам! – тихо сказала она.
– Ну чего ты? Всегда рад помочь другу. Давай ей оставшийся отвар до вечера. Ну, и поменьше беспокой бабушку. Если станет хуже, зови меня…
Игнат подошел к двери и взялся за ручку, но остановился, скрытые мысли не давали ему перешагнуть порог…
– Это бред. Понимаешь? Бред, – сказал он, повернувшись к Фросе, но в голосе слышались сомнения. Помолчав немного, он добавил: – Да, интересно… однажды я уже слышал о жалейке…
– А что это такое? Жалейка… – испуганно спросила девочка.
– Пастушья дудка. Музыкальный инструмент… – Игнат еще помолчал, окинул тревожным взглядом комнату, потом торопливо добавил: – Но старуха твоя говорила о другой жалейке. С помощью той жалейки можно ночью, при свете луны, передать один вздох мертвецу, и, пока у него есть этот воздух, поговорить с ним. Но это бред! Выдумка! Не обращай внимания… – Игнат махнул большой белой рукой и, не прощаясь, вышел из избы.
Поиск
Фрося, подобрав под себя ноги, сидела на лавке. Ее лихорадило от страха, руки тряслись. Но несмотря на смятение и непонятный ужас, который сковывал тело, в голове пульсировала мысль: «Я должна найти жалейку! Это ведь так просто – отдать всего один вздох, чтобы поговорить с мамой!»
Фрося не знала, сколько просидела в оцепенении. Время в ее жизни не имело никакого значения. Она всегда поднималась с первыми петухами, а ложилась лишь когда заканчивалась вся работа.
Большие часы, висящие на стене, остановились очень давно и так и остались в далеком прошлом. Они выглядели как молчаливое напоминание о чем-то, что уже окончательно стерлось из памяти.
Стряхнув оцепенение, Фрося обошла сначала комнату, потом кухоньку, заглянула на полки, окинула взглядом те немногие вещи, которые хранились в буфете, но ничего нового не нашла.
«Какая ты, жалейка?» – шепотом спросила девочка.
Круг за кругом она обходила и просматривала каждый закуток дома. И вдруг заметила, что сердце бьется неровно, страх сменяется трепетом, руки леденеют и не слушаются, когда она проходит мимо печи. Заглянув внутрь, в самое жерло, где, как самоцветные камни, еще сверкали догорающие угли, девочка наконец увидела ее. Сомнений не оставалось. Мерцая красноватыми сполохами, среди золы лежала жалейка – простая небольшая дудочка, сделанная из тростника и бересты.
Преодолевая страх, Фрося протянула дрожащую руку и взяла жалейку. Желание узнать правду и хотя бы на мгновение услышать голос мамы было сильнее страха.
Осторожно вытерев с жалейки золу и пепел, девочка приложила к губам пищик, но дунуть не решилась. Воздух, который в этот момент был в ее легких, казалось, стал плотным и тяжелым от страха.
«Какая же ты, жалейка?» – снова подумала девочка и спрятала дудочку за пазуху.
Как и сказал Игнат, старухе стало легче. Она проснулась и крикнула:
– Фроська, дай пить! Где ты ходишь?!
До позднего вечера жалейка жгла грудь, ни на минуту не давая о себе забыть, заполняла все мысли, сковывала чувства. Время то летело быстро, то тянулось невозможно долго. Иногда казалось, что только недавно небо порозовело от утренней зари, но воспоминания об Игнате, о криках старухи и о жалейке прилетали как будто из далекого прошлого.
Нахлынувшая на деревню ночь и пугала, и радовала.
Напоив бабушку остатками отвара и дождавшись, когда она уснет, Фрося тихо вышла из дома и через серебристые поля по знакомой тропинке побежала на кладбище.
Ночь на кладбище
Кладбище находилось сразу за деревней. Это был невысокий холм, покрытый со всех сторон, как чешуей, разномастными надгробиями. Кое-где виднелись покосившиеся, почти истлевшие от времени кресты. Здесь столетиями хоронили умерших, каждую пядь земли занимали чьи-нибудь кости и сгнившие остатки гробов.
На вершине холма стояла полуразрушенная заросшая терновником церковь. Дороги к ней уже давно не было, ее захватил чертополох, буйный и густой, как колючая проволока.
Ночью кладбище казалось более живым, чем днем. При солнечном свете оно было спокойным и застывшим, как фотография. Сейчас же, впотьмах, мелькали чьи-то неразличимые тени, тишину разрывали резкие, пронзительные звуки.