— А я тебя в среду видел.
— Вот как! — ответил Отто.
И покраснел.
Кристоф продолжал:
— Ты с кем-то шел по Крейцгассе.
— Да, — подтвердил Отто, — с одним мальчиком.
Кристоф судорожно проглотил слюну и спросил вымученно равнодушным тоном:
— А кто этот мальчик?
— Мой двоюродный брат, Франц.
— Вот как! — буркнул Кристоф.
И через минуту снова начал:
— Ты мне о нем никогда не говорил.
— Он живет в Рейнбахе.
— А часто вы видитесь?
— Франц иногда к нам приезжает.
— Ты тоже к ним ездишь?
— Тоже иногда езжу.
— Вот как! — повторил Кристоф.
Отто, который не прочь был переменить тему разговора, указал Кристофу на птичку, хлопотливо стучавшую клювом по стволу. Они заговорили о другом. Но минут через десять Кристоф без всякого перехода вдруг задал вопрос:
— А ты с ним дружишь?
— С кем? — спросил Отто.
(Он отлично знал с кем.)
— С твоим двоюродным братом.
— Да. А почему ты спрашиваешь?
— Ни почему.
Отто не особенно долюбливал своего кузена, который доводил его чуть не до слез своими злыми шуточками. Но, повинуясь какому-то странному коварному чувству, Отто добавил, помолчав немного:
— Он очень хороший.
— Кто? — спросил Кристоф.
(Он отлично знал кто.)
— Франц.
Отто ждал немедленного, ответа, но Кристоф, казалось, даже не слышал его слов. Он с преувеличенным вниманием: строгал ореховую палочку. Отто расхрабрился:
— Франц очень веселый. Он знает множество разных историй.
Кристоф пренебрежительно свистнул.
А Отто уже не мог остановиться:
— И такой умный… Воспитанный…
Кристоф пожал плечами, но его жест как бы говорил: мне-то какое дело до этого субъекта?
И так как Отто, уязвленный пренебрежением друга, начал было снова перечислять достоинства Франца, Кристоф резко оборвал его речи и предложил наперегонки добежать до дерева.
Вплоть до вечера мальчики не заговаривали о Франце; но в глубине души между ними шла молчаливая борьба, которая на поверхности оборачивалась преувеличенной вежливостью — такой необычной в их отношениях, особенно у Кристофа. Слова застревали у него в горле. Наконец он не выдержал и, круто повернувшись к Отто, который плелся сзади, остановился, схватил его в порыве гнева за обе руки и выпалил одним духом:
— Послушай, Отто! Я не желаю, чтоб ты дружил с Францем, потому что… потому что ты мой друг; и я не желаю, чтобы ты любил кого-нибудь больше меня! Не желаю! Ведь ты для меня все на свете. Ты не смеешь… ты не должен… Если я лишусь тебя, я умру. Я бог знает что могу натворить. Я покончу с собой. — И слезы брызнули у него из глаз.
Отто, взволнованный и напуганный искренностью этого горя, чреватого угрозами, начал поспешно клясться, что он не любит и никогда не полюбит никого сильнее Кристофа, что на Франца ему плевать, что, если Кристоф не хочет, он не будет больше видеться с Францем. Кристоф упивался словами Отто. Он воскрес душой и громко хохотал; жадно вдыхая свежий воздух, он горячо благодарил Отто. Он стыдился сцены, которую только что устроил другу, и все-таки у него точно гора с плеч свалилась. Мальчики смотрели друг другу в глаза, стоя лицом к лицу, держась за руки и не двигаясь с места; оба были слишком счастливы и слишком смущены. Они молча пошли домой и понемногу разговорились; утраченное веселье вернулось; никогда еще они не чувствовали себя такими близкими друг другу.
Но за этой сценой последовали другие. Отто почувствовал свою власть над Кристофом и нередко злоупотреблял ею; он нащупал уязвимое место друга и испытывал неудержимое желание растравлять его рану. Не то чтобы ему доставляли удовольствие гневные вспышки Кристофа, наоборот: он их пугался. Но, причиняя страдания Кристофу, он сам себе доказывал свою силу. Он не был злой — просто у него была девичья душа.
Итак, вопреки всем своим заверениям Отто стал появляться на улицах под руку то с Францем, то с каким-нибудь другим мальчиком; обычно оба страшно галдели, а Отто все время смеялся громким и деланным смехом. Когда Кристоф пенял ему на это, он хихикал и слушал наставления друга с преувеличенно рассеянным видом. Но когда глаза Кристофа темнели и губы начинали дрожать от гнева, испуганный Отто быстро снижал тон и клялся, что в следующий раз этого не будет. И на следующий же день все начиналось сызнова. Кристоф громил в своих посланиях неверного друга: