Журналистское расследование
Достаточно долгое время понятие «журналистское расследование» в отечественной прессе и в науке о журналистике воспринималось как синоним журналистского исследования действительности. И в этом плане оно обозначало собой сбор материала, связанного с анализом различных проблем общественной жизни, подготовкой выступлений прежде всего в жанрах аналитической статьи, очерка, фельетона. И лишь с началом перестройки общества в обиход отечественной журналистики вошло то понимание журналистского расследования, которое на Западе уже обозначало определенный жанр журналистских публикаций.
Сравнивая современное журналистское расследование с публикацией какого-то иного жанра, например со статьей, корреспонденцией, очерком и т. д., в нем можно найти черты, роднящие его с этими жанрами. И все же полнокровное журналистское расследование трудно спутать с каким-то иным жанром. Своеобразие журналистского расследования как особого жанра определяется качествами, возникающими под воздействием предмета, цели, методов получения информации, особенностями изложения полученного материала.
Предметом журналистского расследования обычно становится наиболее «кричащее» негативное явление, не заметить которое невозможно (это в первую очередь различные преступления, «из ряда вон выходящие случаи», события, приковывающие внимание общества). Если такие негативные явления — результат определенных действий каких-то людей или их некомпетентности, халатности и т. п., то эти люди, как правило, принимают все необходимые меры для того, чтобы скрыть корни, причины происходящего.
Цель журналистского расследования прежде всего и заключается в том, чтобы определить эти корни, причины, обнаружить скрытые пружины, приведшие в действие некий механизм, породивший вполне конкретный результат. Основной вопрос, который задает журналист-расследователь: почему? Не менее важным для данного жанра является еще один вопрос: как? Причем ответ на второй вопрос занимает в расследовании обычно львиную долю времени (в ходе расследования) и места (в самой публикации).
Поскольку обстоятельства всевозможных преступлений или тайных акций часто тщательно скрываются, то это, разумеется, резко затрудняет расследование. В силу этого журналист может прибегать к методам получения информации, роднящим его, с одной стороны, со следователем, инспектором уголовного розыска, а с другой — с ученым-исследователем, если речь идет об исторических расследованиях, связанных с громкими делами давно минувших дней. Это родство проявляется прежде всего в скрупулезности изучения связи явлений, когда внимание уделяется каждой мелочи, способной пролить свет на происходящее, вывести журналиста на верный след.
Идя по этому следу, он часто ведет за собой и читателя, слушателя, зрителя. Именно это движение за путеводной нитью в темном лабиринте взаимосвязанных событий выступает канвой способа изложения полученного материала, что неизбежно придает любому журналистскому расследованию детективный оттенок. Однако в отличие от литературно-художественного детектива, в котором по мере разматывания следователем запутанного клубка событий на поверхности появляются все новые герои, в журналистском расследовании люди, с которыми общался журналист, которые дали ему информацию, очень часто даже не упоминаются. Конфиденциальность источников информации, по известным причинам, очень часто становится неизбежной, в то время как в публикациях других жанров необходимость сохранять в тайне источники информации обычно не имеет особого смысла.
(Собеседник. 1999)
«Собеседник» (№ 9) уже писал о некоторых странностях эпидемии в ростовской станице Обливская. Целый ряд признаков ее заставляет предположить, что люди могли стать жертвами не природного катаклизма, а рукотворного — отечественного биологического оружия. И хотя, если верить официальным данным, таких игрушек у нас нет, не было и быть не может, известный эколог, доктор Лев Федоров считает, что разработку и совершенствование биологического оружия наши военные не прекращали никогда.
Дальше следует основное содержание публикации:
Биологическую войну мы уже вели.
Эка невидаль! Разве этим не все занимаются, те же американцы, например?
— А я не говорю, что они этим не занимались, — вводит нас в курс дела Федоров. — Вот они поэкспериментировали-поэкспериментировали, но собственно биологическое оружие на вооружение так и не приняли, а после событий 1969-го работы у них и вовсе прекратились. Тогда в одном из исследовательских центров произошла утечка вируса, который поразил стадо овец. Возник колоссальный скандал, и программу свернули. Так что американцы и боеприпаса биологического не создали, и на поток его не поставили, не говоря уж про складирование. А мы как раз здесь и продвинулись впереди планеты всей: наладили производственные линии, выпуск и складирование боеприпасов. Проще говоря, мы не просто готовились к масштабной биологической войне, мы единственные в мире были готовы ее вести. И даже вели… Начались такие работы не позже 1926 года, когда в рамках Военно-химического управления Красной Армии появилась первая спецлаборатория. В 1936-м прошли первые войсковые учения, на которых отрабатывались тактика и методика применения нового оружия. Тогда же на вооружение нашей армии поступили и его первые образцы — возбудители чумы, сибирской язвы и туляремии (нечто вроде вирусной пневмонии). Вот последнюю-то и применили в реальном бою — 1942-м против наступавшей в тех самых ростовских степях группы войск Паулюса, Выпускать чуму и сибирскую язву не рискнули — это было форменным безумием, эпидемия запросто бы охватила обширную территорию по обе стороны линии фронта. Обошлись туляремией, хотя смертность от нее не превышает 10 процентов, но живую силу противника из строя на время она выводила. Разносчиками заразы стали грызуны.