– Это ваш дом.
– Вернее, дом моего отца. И еще попрошу вас, не становитесь, пожалуйста, на равную ногу с прислугой.
– На равную ногу? Что это значит?
– Вы обращаетесь с прислугой, как будто между вами нет различия.
– По-моему, кроме языка, различия между нами нет. И для меня это единственная возможность практиковаться в немецком языке.
– У вас в Австралии странные взгляды на вещи.
– Взгляды в духе нашей страны.
– Вы испортили наших горничных. После вашего приезда Эльза и Грета потребовали повышения жалованья.
– Вполне естественно. Ведь им приходится обслуживать еще нас троих. Мы охотно заплатим им за себя.
– Это было бы оскорбительно для нас. Вопрос не в деньгах, а в принципе. Две приходящие девушки уже и без того получают двести пятьдесят марок в месяц, не считая питания.
– При здешних ценах это жалованье не так уж велико.
– Доведись вам управлять таким домом, как наш, вы поняли бы наши трудности и отнеслись бы к нам более внимательно.
– К счастью, мне никогда не придется управлять таким домом. А сейчас я вас прошу об одном: облегчите работу горничных, и пусть Шарлотта не засиживается по ночам в ожидании нас. Если я буду вам нужна сегодня, скажите, я с удовольствием помогу. И это все, что вы хотели мне сказать?
– Нет, не все! Полковник Кэри прогостит у нас несколько дней. Для Энн не будет места за столом. Я дала указание Шарлотте покормить ее в детской.
– Энн не захочет. Она привыкла сидеть за столом с нами. Неужели не найдется для нее лишнего стула? Посадите ее между нами. Я думаю, Стивен не будет возражать. Ведь за столом может разместиться целая дюжина гостей!
– Дело не в том, будет или нет возражать Штефан, и не в размерах стола. Сажать детей с взрослыми у нас не принято. Ганс до двенадцати лет не обедал с нами. А когда мы были детьми, нас еще и в более позднем возрасте кормили отдельно.
– Дорогая Берта, все это отошло в область предания. С тех пор обычаи изменились.
– Только не в доме моего отца. – Берта отвернулась и тем самым как бы положила конец разговору.
Но Джой не сдавалась.
– Энн еще слишком мала, она не может есть без присмотра. Распорядитесь, пожалуйста, пусть ей подадут обед на полчаса раньше, чтобы я могла побыть с ней.
– При ней будет горничная.
– Мне не хотелось бы передоверять воспитание моего ребенка прислуге.
– Воспитание! – Берта высокомерно рассмеялась. – Моя дорогая Джой, хотела бы я знать, какое же, по-вашему, воспитание вы дали Анне? Мы считаем ее самой невоспитанной девочкой.
– Ну, это не так! По-нашему, для шестилетнего ребенка Энн достаточно воспитанна. Луэлла Дейборн говорит, что она не видела девочки, которая в возрасте Энн держалась бы так хорошо.
– Не смешите, ради бога! Впрочем, делаю скидку: дети в Америке, видимо, воспитываются, как маленькие дикари. Такого непослушного ребенка, как Анна, в нашем доме еще не бывало.
– Вы несправедливы! Ваш дом еще не мерило.
– Что вы сказали?
– А то, что дети, выросшие в этом доме, забиты до такой степени, что в будущем им грозит полная утрата личности.
– На каком основании вы это говорите?
– На примере вашего сына хотя бы. За столом он вообще не смеет рта раскрыть.
– За него говорит Анна.
– Мы считаем, пусть лучше ребенок не знает стеснений, чем будет настолько забит родителями, что слово вымолвить боится. Потребовались годы, чтобы Стивен стал нормальным человеком и научился говорить, что думает.
– Придерживаюсь мнения отца в вопросе воспитания детей и внуков, а не мнения англосаксов, известных своей недисциплинированностью. Поведение английских и американских войск в нашей стране ужасно! Будем надеяться, что ваш сын получит иное воспитание, если вы сумеете родить сына.
– О, сейчас я довольна своими дочерьми. Благодарю вас!
– А Штефан доволен? Я слышала его разговор с отцом. Они оба очень разочарованы, что вы не подарили ему наследника.
Какое-то мгновение Джой не могла вымолвить ни слова из-за душившего ее гнева.
Воспользовавшись минутным замешательством, Берта продолжала:
– Родить сыновей – честолюбивое желание всякой немки.
– Но я не немка.
– Вы немка по мужу.
– Нет! Стивен стал австралийским гражданином.
– Ax! – Лицо Берты выразило презрение к подобным мелочам. – Раз уж мы затронули эту тему, прошу вас, прекратите ваши споры с отцом. Вы его волнуете.
Джой недоверчиво посмотрела на нее.
– Я спорю? Скажите, пожалуйста, когда я с ним; спорила ?
– Не далее, как вчера вечером.
– Вчера вечером? – Джой была озадачена. – О чем же шел спор?
– О том, еврей или не еврей этот ваш ужасный профессор.
– Какой же это спор? Я просто сказала ему правду.
– Ради бога, не вздумайте опять начать сначала. Когда отец волнуется, у него расстраивается пищеварение, а мне неприятно переводить такие вещи.
– Для меня можете не переводить. Перевести может Стивен, Ганс или кто-нибудь еще. Ганс хорошо говорит по-английски.
Берта восприняла это как укол и краска залила ее шею.
– Не обязательно переводить слово в слово.
– Не обязательно. Я не испытываю трудностей, разговаривая без посторонней помощи с девушками, шоферами и продавщицами.
– Возможно. Но это ведь нельзя назвать общением с людьми в полном смысле этого слова. Чтобы вращаться в нашем обществе, вам нужно заниматься немецким языком. Вы говорите по-немецки так же плохо, как наша бывшая служанка, девушка из Голландии, работавшая у нас во время войны.
– Думаю, что она, как и я, находясь в Германии временно, не особенно беспокоилась о чистоте своей немецкой речи.
Берта пропустила мимо ушей эту реплику.
– Не пойму, почему бы вам не усовершенствовать ваши познания в немецком языке. В ваши годы и с вашими способностями заняться языком не поздно. Я была примерно в вашем возрасте, когда по окончании войны должна была изучать английский.
– Обстоятельства были другие.
– А именно?
– Побежденные всегда стараются угодить победителю.
Берта, открыв было рот, тут же закрыла его. Крепко поджав губы, она позвонила, но на ее зов никто не явился. Тогда, надавив кнопку звонка, она не снимала с нее пальца, пока не появилась, едва волоча распухшие ноги, запыхавшаяся повариха Марианна.
– Где горничные? – требовательно спросила Берта.
– Наверху. Готовят комнату для гостя господина Хорста.
Движением руки Берта отпустила ее.
– Отправляйтесь на кухню. Я позднее поговорю с Шарлоттой. – Обернувшись к Джой, она сказала: – Анна будет обедать в двенадцать часов в детской. Надеюсь, вы понимаете, что такова воля отца. Он и без того проявил большую выдержку, не желая огорчать вас. Но он не привык, чтобы за столом ребенок болтал без умолку, не давая взрослым насладиться умным разговором.
– По моим наблюдениям, вряд ли Энн в этом повинна.
По цвету лица Берты можно было заключить, что она близка к апоплексическому удару.
– Прекратим этот неприятный разговор. Прошу об одном: не сажайте ребенка со взрослыми; своей болтовней девочка беспокоит моего отца и Хорста.
Повернувшись спиной к Джой, она буквально вылетела из комнаты в дверь, которая вела в кухню. Вне себя от гнева, Джой посмотрела ей вслед, затем повернулась и побежала наверх по лестнице. Раньше в разговорах с Бертой ее бесило это благоговейное: «Мой отец так», «мой отец этак», точно она читала псалтырь. Но сейчас, когда она с таким же благоговением говорила о Хорсте, чаша терпения переполнилась.
Джой боролась с желанием, как в детстве, броситься на кровать и в слезах излить свое возмущение. «Возьми себя в руки, дорогая, – говорила она себе, – об этом разговоре никто не должен знать. Я огорчу Энн, если скажу ей».
Она пошла в ванную комнату, умылась холодной водой и подосадовала, что вела себя так глупо.
Проводя пуховкой по лицу и тщательно подкрашивая губы, она говорила своему изображению в зеркале: «Ведь ты же сама пожелала приехать сюда. Неделю назад ты колебалась, а не остаться ли здесь? Стивен предупреждал, что быт немецкой семьи отличен от австралийского. А сейчас ты теряешь самообладание при первом же столкновении с действительностью».