Только закончив баррикадироваться, я замер и прислушался. Тихо. Это был обычный служебный коридор: голые стены, линолеум, белые двери с двух сторон.
Удивительный контраст между пятизвездочной роскошью и серой скромностью помещений, где базировался персонал.
— Лампы! — Керстин удивленно указала наверх, на люминесцентные лампы, все они светились.
— Вероятно, работают от солнечных батарей, — предположил я, огляделся и сделал вывод: — Чисто. Заходим.
В коридоре пахло затхлостью и… хлоркой? Странно для заброшенного отеля. Впрочем, странностей сейчас в мире столько, что уже непонятно, что нормально, а что нет…
— Куда теперь? — спросила Керстин.
— Ищем медпункт. Он точно не в помещении для персонала, а, скорее всего, на первом этаже, но в каком крыле?
Мы двинулись по коридору, поддерживая Дитриха с обеих сторон. Задрав хвост, Крош бежал впереди, как разведчик.
— Тут слишком чисто, да? — заметила Керстин. — Ни мусора, ни следов крови.
— Может, уборщики работают, — невесело пошутил я.
— Или здесь кто-то живет, — прошептала немка. — Выбили зомби и закрылись. Хорошо, что мы заперли дверь.
— Как бы нас не выбили, — сказал я, беспрестанно оглядываясь. — Есть тут одна бандитская группировка, так у них натуральное рабство. Старшие качаются, остальные служат. Это они меня чуть не убили.
— Какой ужас! — возмутилась Керстин, перехватывая Дитриха поудобнее. — Но почему они это делают? Почему, когда надо быть вместе и помогать друг другу?
— У меня было кое-что ценное, с чем я не хотел расставаться, — почти не солгал я. — Так что, даже если встретим выживших, радоваться рано.
Из помещения для персонала мы вышли на первый этаж правого крыла в длинный коридор. Тут все было лакшери: пол под мрамор, картины на стенах, дорогие двери в номерах, светящиеся точки в потолке, похожие на звезды.
В лаундж-зоне обнаружились следы борьбы: перевернутая пожухшая пальма в разбитом горшке, земля рассыпана по белому ковру под медвежью шкуру, белый кожаный диван подран и заляпан кровью, стеклянный столик разбит и по полу разбросаны ракушки, кораллы и прочие элементы декора.
Крош вдруг зашипел. Я замер, прислушиваясь. Из-за ближайших дверей доносилось шарканье, стук и знакомое «Уэ-э, уэ-э». По всей вероятности, там были бездушные.
Интересно, могут ли они издохнуть от голода?
— Идем тихо, — прошептал я и повторил, когда Дитрих невольно застонал: — Очень тихо!
Но Керстин все равно ахнула, увидев следующий номер через приоткрытую дверь. Пол там был весь в крови, и лицом вниз лежал чей-то облепленный мухами труп. Он уже разложился, тянуло падалью.
— Это… это… номер Ингрид! — испуганно пробормотала Керстин. — Мы с ней вместе сюда летели.
— Не думайте сейчас об этом, — оборвал ее я. — Сосредоточьтесь на Дитрихе.
Наконец мы добрались до холла с панорамными окнами. Роскошь, но заброшенная — окна заколочены, завалены креслами-шкафами-диванами так, что свет еле пробивается. Похоже, кто-то пытался забаррикадироваться…
— Однозначно, тут есть выжившие, — констатировал факт я.
Стоило пересечь холл и добраться до коридора к восточному крылу, как мы уткнулись в баррикаду! Настоящую, из мебели, металла и колючей проволоки. И за ней кто-то был.
— Стоять! — раздался властный голос. Говорили по-английски, но, кажется, с французским акцентом. — Кто такие?
В просвете между нагромождениями мелькнуло дуло дробовика, а потом лицо немолодого чернокожего мужчины.
Анри Ренар, 49 лет
Активная одушевленная оболочка: 100%.
Ничего себе! Человек с ружьем — и не претендент? Как такое может быть? Я поднял руку и спокойно ответил:
— Мы живые. У нас раненый, ему срочно нужна помощь.
— Сколько вас?
— Трое. И котенок, — сказал я, кивнув на Кроша.
Котенок выступил вперед, словно понимая, что речь идет о нем, но мужик его проигнорировал. Всмотрелся в нас, особенно в Дитриха, напрягся, спросил:
— Что с ним?
— Ожог бедра от кислотного плевка зомби. Проело глубоко, началось заражение. Нужны антибиотики.
— Кислотный плевок? — недоуменно пробормотал он. — Мертвецы теперь и на такое способны?
— Вроде того, мы называем их тошноплюи, — сказал я, переводя на английский название зомби дословно.
— Эй, чувак! — крикнул он кому-то. — Позови доктора Рихтера! Срочно!
Потом снова обратился к нам:
— Оружие есть?
Я показал тесак.
— Только это.
— Положи на пол и отойди. И вообще все выкладывайте.
Бесполезно было спорить. Тут или подчиняться, или отступать. Решение надо принимать быстро. Я решил рискнуть. Опустил Дитриха, скрепя сердце выложил тесак, нож, остатки продуктов, флягу — все, что имел.
— Это все, — сказал я, отступая.
— Хорошо, — кивнул он. — Рэмис, открывай!
Часть баррикады отъехала, образуя проход. Появился седовласый мужчина с восточными чертами лица, в белой рубашке, сквозь которую просвечивали черные кольца волос и толстая золотая цепь. Ох и знакомый стиль у этого чувака! Знакомый и, можно сказать, родной.
Рамиз Гусейнович Алескеров, 63 года
Активная одушевленная оболочка: 100%.
Опа! И этот всего лишь оболочка. Где же претенденты и чистильщики?
— Проходите, — сказал он с таким акцентом, как если бы Мимино заговорил на ломаном английском. — Медленно. По одному.
— Сперва муж! — взмолилась Керстин. — Он умирает!
За спиной Рамиза появился высокий худощавый мужчина в очках и медицинском халате и парень, похожий на Джимми из мультика «Остров сокровищ», с раскладными носилками.
— Я доктор Рихтер, — представился длинный. — Это мой ассистент Бобби. Давайте не будем терять время.
И доктор, и его помощник были нулевками.
Они тут же унесли Дитриха, Керстин побежала следом. Я остался с седовласым.
— Русский? — неожиданно спросил он.
— Да, — удивился я и спросил, повторив произношение чернокожего, чтобы не светить умение видеть профили: — Ты тоже, Рэмис?
— Сам он Рэ́мис! — выругался седовласый. — Меня зовут Рами́з, я из Баку. Азербайджанец, хотя для этих… все мы русские. Давай проходи, гостем будешь.
Ага, значит не Мимино, а Рубик Хачикян, который «я тебе один умный вещь скажу, но ты не обижайся».
— Ну, тогда салам алейкум, Рамиз.
— Алейкум ассалам, — ответил он, улыбаясь. — Наш человек!
Я шагнул через порог и ошалел. За баррикадой был совсем другой мир! Чистые коридоры, самодельные плакаты с правилами на стенах, написанные по-английски. Пахло едой и моющими средствами.
Больше всего убили «Правила проживания в сообществе Калигайахан». Я остановился возле плаката. Писал их явно человек серьезный и уже после Жатвы. Запрещалось драться, к примеру, а нарушение каралось изгнанием. Также карались и менее серьезные провинности, например, отсутствие гигиены или отказ выполнить поручение общины, но вчитаться я не успел. Рамиз посоветовал не обращать внимания, так как тот, кто писал, уже покинул этот мир, а остальным плевать. Все решается в общине коллективно.
— Короче, добро пожаловать, — с широкой улыбкой сказал Рамиз. — Наш маленький, так сказать, оазис в аду.
— Сколько вас здесь? — спросил я, оглядываясь.
— Тридцать два человека, включая трех детей. Плюс вы трое, если решите остаться. Ну, или двое, если тот немец не поправится.
— Лучше бы ему поправиться, — сказал я, но не стал объяснять, что Дитрих пилот. — Ты сказал не обращать внимания на правила, но ведь какие-то есть?
— От каждого по способностям, дорогой, — обтекаемо ответил Рамиз, — каждому по потребностям… в разумных пределах, понимаешь?
Я кивнул, и в этот момент к нам подошла пожилая филиппинка в опрятном платье. Сразу было видно, что она вращалась в высшем обществе — по походке, манерам, ухоженности.