Альбер сорвал один колос, вышелушил зерна. Они еще были, как говорится, «восковой спелости», легко поддавались царапине ногтем, но, несомненно, должны были дать прекрасную муку, маслянистую, очень белую, мягкую, — такую муку, только что смолотую, приятно взять в горсть и с наслаждением пропускать струйками между пальцев.
Он не спеша зашагал домой. Было совсем светло — в конце июля дни долгие. Каким уже далеким казался четырнадцатый год. Разрушила война надежду, которая возникла тогда, но ведь люди умеют ждать; если удастся выжить, не надо терять надежду; только вот зря пропало несколько лет, но женщины ждали и сумели справиться, и ничего еще не потеряно!
Ужинать он сел в хорошем настроении. Отца за стол уже не сажали, — он теперь неподвижно сидел в своем кресле. Альбер поцеловал его, но старик даже и не взглянул на сына.
— Садись вон туда, — сказала Мари.
Это было отцовское место — место главы семьи.
Альбер и стал теперь главой семьи. Быстро это случилось. Морис и отец уступили ему свое место, и Альбер чувствовал, какая большая теперь (и уже навсегда) легла на него ответственность. Женщины, как полагалось по обычаю, за стол не садились, прислуживали хозяину: Адель налила ему супу, мать принесла бутылку вина. Он с важностью протягивал одной — свою тарелку, другой — стакан. Это походило на некий обряд, тут совершалось таинство причастия. Он опять уедет, но теперь его место определено, и, когда он окончательно возвратится, ему придется взять бразды правления, решать и распоряжаться.
Наконец сели за стол и Мари и Адель.
— Хороший у тебя суп, — похвалил Альбер.
— Мы его теперь сливочным маслом заправляем.
— Вон как! Разбогатели, значит?
— Какое там! Просто привычку такую завели. Да что ж и не положить масла, раз можно? Молоко-то ведь хорошо теперь идет. Можно сказать, коровки кормят нас. Большая от них польза.
— Я проходил по двору, заглянул в хлев. Сколько там у вас теперь голов?
— Девять.
— Вы, стало быть, не продали телят?
— А зачем? Выгоднее вырастить их, чем продать.
— Да у вас целое стадо!
— Правильно говоришь. Беда, что выгона у нас нет, негде пасти. Но на той полоске, что купили, мы посеяли траву и около оврага тоже.
До сих пор этого никогда не делали. Мысль разумная, если только укос был хорош.
— Много накосили?
— Ну еще бы! А то чем же было бы коров кормить? Да еще мы купили сена, — стоило потратиться, верно говорю.
Вон какие новшества, и если даже они подсказаны Обуаном, надо признать, что все это полезно.
Адель встала и, достав из очага жаровню, принесла и поставила ее перед братом:
— Говядина!
Прежде на «Краю света» никогда не покупали говядины.
— Ну, скажи пожалуйста, вон как они тут избаловались.
Он достал сигарету, закурил.
— Да ты, никак, куришь!
А ведь до войны он никогда не курил, — это было слишком дорогое удовольствие. Но теперь он без курева не мог обойтись.
— Что ж, когда человек работает… — начала было Мари. — Да ведь и все нынче курят. Насчет говядины скажу так: мы ее купили на завтрашний обед, ну, а раз ты приехал…
Альбер положил себе мяса на тарелку, разрезал его, положил в рот кусочек.
— Мягкая! — сказал он, — Вкусно!..
— Теперь больше берем в мясной, так они стараются угодить.
Адель принесла яблок, и Альбер очистил себе яблоко своим солдатским ножом.
— Первые яблоки!
— За садом, стало быть, ухаживаете?
— Еще больше, чем прежде.
— Смотри-ка, ты в мои гильзы цветы поставила!
— Гладиолусы, — сказала Адель, — у нас луковицы были. Красиво цветы из твоих медяшек выглядывают.
— Да, красиво! — согласился он, удивляясь про себя — как и у кого она достала луковицы гладиолусов. Под конец подали кофе, а ведь раньше его пили по вечерам только в исключительных случаях.
Альбер с удовольствием прихлебывал маленькими глотками горячий сладкий кофе, а «на загладку» выпил рюмку настойки.
— Я пойду спать, — сказала Мари, — час уже поздний, а мне еще надо отца уложить.
Женщины взяли старика Фирмена под руки и отвели в спальню. Альбер молча смотрел им вслед. Потом Адель вернулась.
— Ты еще посидишь?
Он сидел за рюмкой настойки и, облокотившись на стол, раздумывал, где ему лечь — та комната, где они спали с Морисом, теперь в полном его распоряжении, а можно лечь и здесь, в большой комнате, в том алькове, в котором когда-то спал Гюстав. Где же будет лучше?
— Я тебе внизу постелила, — сказала Адель.
Ну, конечно, — теперь его место в этой комнате, раз отец помещается вместе с матерью. Он не знал, что до сих пор Фирмен спал на постели Гюстава и только в этот вечер его отвели в супружескую спальню, где, впрочем, Мари поставила вторую кровать.
— Выпьешь стаканчик, Адель?
— Если хочешь.
Адель налила себе настойки, подняла стакан, Альбер пододвинул свой, и брат с сестрой чокнулись, как положено.
— Вы хорошо поработали, — сказал Альбер.
— Верно, — подтвердила Адель.
Оба умолкли, в тишине слышалось только, как они, выпив настойку, причмокивают языком.
— Ну, коль ты приехал… — начала Адель.
— Да чего там… Ненадолго.
— Теперь, раз Морис умер, а отец все равно что мертвый, ты должен вернуться.
Это была бесспорная истина. Теперь он должен вернуться.
— Мы тут старались, чтобы как лучше… Нам помогли, да и все так сложилось, что нам не очень уж трудно было… Да и у всех так… Ведь если людям что нужно бывает, они покупают, сами цену набивают… Но когда война кончится, дело по-другому повернется, не так станет удобно… И в хозяйстве нужен будет мужчина.
Альбер кивнул головой, соглашаясь с нею.
— У нас теперь только ты один остался.
Он опять наклонил голову, говоря этим: «Да».
Адель встала, подошла к шкафу, стоявшему у задней стены, и достала оттуда деревянную шкатулку, нечто вроде ларчика, на крышке которого был нарисован уже стершийся корабль, а стершаяся надпись гласила: «Сувенир из Этрета». Никто не мог бы сказать, как этот ларчик очутился на «Краю света», ведь отсюда сроду никто не выезжал. Уж тем более не ездили любоваться морем. Адель подошла к столу, поставила шкатулку перед Альбером:
— Тут деньги, — сказала она.
Альбер откинул крышку. Действительно, в шкатулке оказались деньги, так много, что он никогда и не мечтал о таких больших деньгах; золотые монеты по двадцать франков, кредитки, — всё крупные купюры. Адель не сдала золото, как это предлагалось сделать, во Французский банк или хотя бы представителю банка, который однажды проезжал через Монтенвиль и долго сидел там в мэрии, ждал, чтобы ему принесли золотые монеты в обмен на сертификат.
— Да откуда же у вас столько?
— Хорошо дела шли, — уклончиво ответила Адель.
Да, уйма денег! А ведь это была земля — возможность купить землю. Но если и все так хорошо заработали, как Адель с матерью, земля будет дорого стоить, когда он вернется, да и никто не станет ее продавать. Однако ж раньше никогда, никогда в доме не нашлось бы столько денег! Альбер был просто потрясен и, так же как сделал бы с пшеницей нового урожая, брал горстями золотые монеты и высыпал их, пропуская между пальцами.
— А когда ты вернешься, еще больше будет денег, — заявила Адель.
— Да, я вернусь, — сказал он. — Обещаю тебе, что вернусь.
Двадцать дней спустя он уехал, — весь этот срок он работал изо всех сил, убрал и свез с поля урожай, обмолотил и смолол пшеницу. Прибыв в полк в свою часть, он узнал, что нужен ездовой для полкового обоза, в тылу. Он решил получить эту должность и, чтобы добиться своего, не скупился на угощенье, даже угощал марочным вином. Он уже предвидел, что скоро конец войны, и на этот раз нужно было сделать все, решительно все, чтобы вернуться живым, не только потому, что он это обещал сестре, а потому что это было необходимо.