— Да что ж ты так на меня взъелся?
— Я? Ничуть. Я только думаю, что мы могли бы быть родственниками… почти что родственниками. Вместе могли бы расти… а вот не допустили этого. Я хоть и не был бы богат, но все же не пришлось бы в батраки идти… а я вот — батрак. И буду батраком до тех пор, пока не скоплю денег и не обзаведусь своим хозяйством. Это ведь может случиться. С такой женой, как у меня, — все может быть.
Альсид захохотал и, воспользовавшись тем, что стоял у кровати, бесцеремонно шлепнул жену по заду, обтянутому простыней. В ответ раздалось что-то вроде кудахтанья, похожего на благодарность, ведь в конце концов этот шлепок был знаком обладания и приязни.
Затем Альсид широко развел руками.
— Ну, и вот, — сказал он.
— А не лучше ли нам быть друзьями?
— Да мы и не враги. Если бы люди становились друг другу врагами из-за таких вот причин — из-за того, что старик-родственник умер нежданно-негаданно или из-за клочка земли в два гектара, который не удалось перекупить; то этому конца-краю не было бы. Я, напротив, надеюсь, что мы с вами станем добрыми соседями, господин Женет, — так оно будет лучше. Ну, понятно, не друзьями, — мы, во-первых, не одного поля ягода… и мы ведь не родня… но зачем же нам коситься друг на друга. Пусть каждый идет своей дорогой, рядом… так уж пришлось… И посмотрим, кто кого перегонит… Вы, разумеется, далеко вперед ушли. И я вам ничего дурного не желаю. Только уж и вы на нас с Люсьенной не сердитесь за то, что мы себе добра хотим.
Он проводил Альбера до двери, отворил. Альбер вышел, не сказав ни слова. Проходя по улице, он слышал, как из раскрытых окон Альсида несется смех. Да, в домике смеялись, и этот смех ему не понравился.
Глава III
Адель ошиблась: с окончанием войны ничего не изменилось, напротив, процветание продолжалось. Все, что собирали с земли, продавали хорошо, никогда еще не было такого сбыта; все как будто стали потреблять больше, у всех возросли аппетиты, все хватались за блага жизни, которой едва не лишились. Никогда еще так дорого не продавали на убой телят и другой скот, кур, яйца, кроликов. Теперь на ферме «Край света» откармливали к рождеству на продажу индеек, гусей и уток — очень выгодную птицу, потому что кормят ее всякими остатками и отходами; откармливали свиней, которые ценятся, можно сказать, на вес золота. Но хозяйство задыхалось от тесноты. Чуть-чуть побольше девятнадцати гектаров — экая малость! А тут еще Альсид купил полосу, преградил Женетам путь к возможному увеличению пахотной земли, и уж, во всяком случае, не избежать теперь чересполосицы.
Собирая в деревянную шкатулку монеты и кредитки, Альбер всякий раз, как он пересчитывал деньги, думал, что надо же поскорее пустить их в дело, но если уж приобретать инвентарь, следует, во всяком случае, как он говорил Обуану, чтобы и земли было достаточно для применения машин.
Он без конца рассуждал об этом с Адель по вечерам, и из-за этого они ложились позднее, чем раньше. Мари к тому времени уже давно спала на своей опустевшей супружеской постели, — ведь Фирмен покоился теперь на кладбище рядом с Гюставом. Да, пахотной земли надо было приобрести, и сделать это не мешкая, а иначе умрет все хозяйство, задохнется. Поневоле придется прикупить земли поодаль, за Монтенвилем. Это очень неудобно, много времени на дорогу будет уходить, да и понадобится нанять работника, а он недешево обойдется. Фернан по-прежнему жил в Бурже, ничего от своих не просил и не подавал признаков жизни; пришлось нанять двадцатилетнего парня по имени Сансон. Благодаря этому справлялись. Хотя батраку приходилось платить, он все-таки был менее требователен, чем, бывало, привередничал муж Адель. Сансона, так же как и Альсида, по их годам не призывали во время войны, но теперь их подстерегала «солдатчина», и это было важной проблемой для обоих соседей.
Адель рассказала Обуану, что Альсид отказывается перепродать землю, Мишель обещал вмешаться в это дело, однако не стал нажимать на своего батрака, — он не мог это сделать, так как очень дорожил им: где еще найти такого преданного человека, такого работягу, да еще такого, чтобы он интересы хозяина принимал к сердцу, как своя собственные; были тут у Мишеля Обуана еще и другие причины, которые он таил про себя. Через несколько дней после разговора с Адель он сказал ей, что Альсид не хочет расставаться со своим клочком земли, и спорить тут нельзя.
Адель втихомолку сердилась на любовника, хоть он и обещал дать что-нибудь не хуже. С окончанием войны, надо сказать, люди стали жить вольготнее. Обуан теперь все чаще и чаще запрягал в тележку лошадь и ездил в Шартр: восемнадцать километров пути его не пугали, и зачастую он оставался в городе до поздней ночи, задерживаясь «из-за дел», — как будто хозяйственные сделки обсуждаются по ночам. Адель была ему нужна во время войны, но ведь она с годами не молодела и уже наскучила ему: он пресытился ею, и она это чувствовала. Альбер тоже догадывался об этом охлаждении по завуалированным жалобам Адель и полагал, что надо поторопиться, если они хотят получить от Обуана какую-нибудь ощутимую компенсацию, а не золотую побрякушку в качестве прощального подарка Адель, — именно получить землю — то, чего он жаждал. Чтобы не опоздать, Альбер откровенно поговорил с сестрой.
Адель возмутилась: о разрыве и речи быть не может! Если бы и возникла такая опасность, она, Адель, сумеет этому помешать. У Альбера совсем не было опыта в любовных делах, но он знал, что мужчины безжалостны и стараются вырваться из плена как можно удобнее для себя и как можно дешевле, если только их не прижмут к стенке. Он устроил сестре настоящую сцену и потребовал, чтобы она, как он сказал, «поставила вопрос» перед Мишелем. Адель отказалась сделать это, и они почти что перестали разговаривать друг с другом: Адель молчала, а он едва сдерживал свою ярость, и, когда ему приходилось о чем-нибудь говорить с сестрой, бросал ей в лицо, что в теперешнем их положении виновата она, только она одна. Нет, нет, Адель не согласна была «поставить вопрос»: несомненно, она знала, какой ответ на него получит, и знала, что тогда прекратятся отношения, которые еще продолжались и приносили ей время от времени близость с мужчиной, тогда как Фернан уже совсем исчез из ее постели.
Такое положение, однако, не могло долго тянуться, и нужно было найти выход. Но полевые работы не давали для этого времени, и сестру и брата держали в плену эти непрестанные, ежедневно возобновлявшиеся работы, которые из-за малого количества земли не давали того дохода, какой могли бы давать: ведь с таким же успехом можно вспахать и засеять тридцать гектаров, как и десять, раз ты пустил в. ход машины. Да и убрать хлеб на тридцати гектарах не труднее, чем на десяти, если у тебя есть жатка-сноповязалка. И гонять на луг двадцать коров вместо пяти не составляет разницы — труднее только тем, кто должен их доить, но пусть принимаются за работу пораньше, и на молоко, струящееся в подойники, пусть смотрят, как на неиссякаемую золотую жилу, как на чудесный источник, порождающий сливочное масло, которое нынче продается так хорошо — ведь его стали потреблять очень много.
Однако ж, прежде чем решиться на покупку свободного участка земли, находившегося в трех километрах от «Края света», что совсем не восхищало Альбера, он сделал последнюю попытку уговорить Адель.
— Вот, — сказал он ей однажды вечером, разложив на столе деньги, — завтра поневоле я должен принять решение, хотя оно мне страсть как не по душе. Продают четыре гектара за Никорбеном, — проезжать придется через деревню. Сколько лишнего времени и труда потратишь. Значит, и выгоды меньше. Но что ж поделаешь, куплю эту землю, если уж окончательно убедимся, что участка Альсида нам не получить. Очень прошу тебя, поговори с Мишелем в последний раз. Надо же мне знать.