Сейчас здесь пусто. Только двое малолеток бегают по крыше. Да Митин одноклассник, рослый не по годам, лохматый круглолицый Колька Медведенко беззлобно треплет какого-то первоклашку, очевидно, приятеля тех, что носились по крыше.
- Будешь, олух, лазать, куда не следует? - с напускной строгостью в голосе вопрошает Колька, прозванный в классе за фамилию и недюжинную силу Медведем. - Сломаешь ногу, мать плакать будет! Вот тебе для науки...
Увидев Менделеевых, он двинулся им навстречу. Выражая неизбывную радость, Медведь сразу свалил Митю на землю. Но тот - тоже не слабак падая, увлек за собой нападавшего.
- Полно вам. Испачкаетесь! - урезонивал Паша, стаскивая Медведенкова с Мити.
Борцы поднялись на ноги, отряхнулись, и троица побежала в гимназию. Здание, в котором размещалось сие почтенное заведение, когда-то - только подумать - принадлежало роду Корнильевых. Еще в прошлом веке, примерно в середине его, предки Марьи Дмитриевны купили в Богоявленском приходе участок земли. Их добрый знакомый, архитектор Рязанов, возвел тут внушительный по тем временам дом, кирпичный, двухэтажный. В нем Корнильевы жили до тех пор, пока их клану улыбалось счастье.
В 1787 году, когда в городе бушевал ужасный пожар, здание изрядно пострадало. Ремонт требовал немалых денег, а их не оказалось. Тогда Корнильевы продали семейное гнездо губернатору Алябьеву, отцу будущего композитора. Несколько лет в доме благоденствовала семья губернатора, подрастал под его крышей Саша Алябьев. Правда, однажды, по недосмотру няньки, ребенок вывалился из окна второго этажа. Упав в траву, ушибся, но не сильно, и отечественное искусство не лишилось "тобольского Россини", как нарекли земляки со временем талантливого маэстро. Фортуна переменчива. Губернатор тоже был вынужден продать этот дом. Новый владелец - общество призрения - открыл в нем училище.
Прошли годы. Дом перестроили под гимназию гимназию. Внешне здание выглядело теперь весьма респектабельно. Над фронтоном даже поставили скульптуру, изображавшую Минерву. Правда, во время, когда в гимназии учился Митя Менделеев, о богине помнили только старожилы. Но вход с улицы по-прежнему сверкал медью надраенных ручек и петель. В будни парадная дверь была обычно заперта. Ее открывали, если ожидались важные визитеры: генерал-губернатор Горчаков, гражданский губернатор Энгельке или архиепископ Тобольский и Сибирский Георгий...
В таких случаях железную лестницу, ведущую на второй этаж, застилали ковровой дорожкой. Гимназистов шеренгами выстраивали наверху в актовом зале. Ровной линией синели их мундиры, краснели воротники, блестели начищенные пуговицы. Воспитанники достойно являли себя во фрунте: маршировать их ревностно учил отставной офицер. Наиболее любознательные из них преуспевали и в умственных науках. Для чего имелись неплохие условия. В частности, изучать физику гимназисты имели возможность в кабинете, оснащенном приборами, купленными у искусного петербургского механика Роспини.
Митя охотно занимался в и в этом кабинете физики, и в метеорологической лаборатории. Влек его и "минц-кабинет", где хранилась коллекция русских, арабских, бухарских, персидских, турецких, китайских и других старинных монет.
... Между тем Митя, Паша и Медведенков пересекли двор - место постоянных ребячьих игр, спортивных занятий, фрунта - и через черный ход прошли в вестибюль. На лестнице и в коридорах сновали гимназисты. Их голоса напоминали гудение роя пчел. Шум несся и из смежных комнат: на первом этаже обитали казеннокоштные пансионеры. В одном помещении они столовались, в другом был их дортуар. Рядом находился рекреационный, или гимнастический, зал.
В сутолоке братья наткнулись на дежурившего в вестибюле надзирателя Семашко. Митя в спешке, нечаянно задел его локтем и запоздало выкрикнул:
- Здравствуйте, Ван Осипыч! Я нечаянно...
- Разболтались за лето, шалопуты, - проворчал Семашко, - идите спокойно.
Менделеевы и Медведенков шмыгнули дальше. Пронесло! Титулярный советник Иван Осипович Семашко, высокий флегматичный мужчина с грубоватым, добродушным лицом, появился в гимназии недавно. Но ученики уже раскусили его: не зол, хотя и напускает на себя строгий вид.
Иное дело - надзиратель Католинский. Маленький, юркий, он вежлив с гимназистами, но ябедничает на них директору Качурину. Старшеклассники составили комплот против Католинского и поклялись устроить ему "темную". В последний момент заговорщики пожалели Католинского. Все-таки - вдовец. Один растит двух малых чад. Может быть, потому и наушничает начальству, что боится потерять должность. Надзирателя стали просто обходить стороной.
За каникулы Митя подзабыл гимназические порядки и законы ребячьей вольницы, но быстро обретал полузабытые привычки. Сделать это было нетрудно, ибо особых перемен за каникулы в гимназии не произошло. Вновь мелькают знакомые лица учителей. Прежние преподаватели ведут те же предметы. И расписание уроков почти не отличается от прошлогоднего... Занятия начинаются с половины девятого утра и длятся до половины двенадцатого. Полчаса на обед, и снова за парты, теперь до четырех. Гимназисты шутят: "Сытое брюхо к ученью глухо".
Но пока еще утро. Дети носятся по коридорам, затевают возню. Только приближение надзирателя или учителя смиряет шалунов. Однако в ребячьем хаосе заметно целенаправленное движение: в актовом зале - построение на утреннюю молитву. Окрики и команды старших. Потом - тишина.
Появляется преподаватель закона Божьего, священник Лев Иванитский. Его риза ярким пятном выделяется на фоне зеленых мундиров остальных учителей. У отца Льва - молодое красивое лицо, бледность которого подчеркивает окладистая каштановая борода. Известно, что у батюшки - хорошенькая жена и двое детей и что он тяготится жизнью в провинции, хотя приехал в Тобольск всего два года назад.
Рядом с Иванитским - Качурин, зримое воплощение власти и порядка. У него почти воинская выправка, ровный ежик седеющих волос, до педантичности наглажены мундир и брюки. Евгений Михайлович озирает ряды гимназистов. Всем видом он как бы олицетворяет строгость и всезнание.
Воспитательское кредо директора - почитание властей и старших. Он прощает ученикам малые и большие шалости, но сурово карает за инакомыслие и непокорство, прибегая даже к розгам.
- Я воспитываю моих мальчиков в спартанском духе, - шутит Качурин. Меня тоже секли, а результат налицо...
При этих словах губы Евгения Михайловича трогает легкая улыбка, что случается с ним не часто. Обычно он сдержан в выражении чувств, более того мрачен. Когда Качурин учился в Петербургском педагогическом институте, начальство заметило в нем склонность к педельской деятельности. По окончании курса он был оставлен при институте младшим надзирателем.
Пожив в столице, Евгений Михайлович уяснил для себя важную вещь: карьеру делают люди, имеющие сильных покровителей. Подчиненных же надо держать на дистанции, создавая вокруг себя ореол загадочности. Правило опробованное и полезное, в чем Качурин не раз убеждался, управляя тобольской гимназией. И сейчас он осматривал актовый зал властным и как бы отсутствующим взглядом...
Между тем, отец Лев завершил обряд.
- Спаси, господи, люди твоя! - выводил многоголосый хор.
Провозглашал слова молитвы и Митя. От них веяло покоряющей древностью. И даже некоторая нестройность хора - ребята еще не спелись после каникул не портила впечатления. Среди гимназистов были обладатели неплохих голосов. Лучших из них приглашали петь по праздникам на клиросе Богоявленской церкви и других храмов.
Митя расчувствовался, у него повлажнели глаза: за лето отвык от торжественных богослужений. В деревне он посещал с семьей лишь воскресные службы в скромной аремзянской церкви.
Пройдет неделя, и мальчик свыкнется с утренними молитвами в гимназии и будет относиться к ним как к чему-то обыденному. А сейчас в нем затронуты глубинные струны души. Голос его вплетается в общее звучание хора и уносится куда-то ввысь. В эти минуты Мите хочется стать лучше и делать всем только добро.