- Милостивые государи, - заговорил он, и директорский голос свидетельствовал о начале грозы. - Я всегда был невысокого мнения о вашем классе. Но не ожидал столь дикого безобразия. Особенно огорчает то, что оно оказалось всеобщим. Однако во всяком деле есть заводилы, и я прошу их встать и осудить свой дурной поступок. Иначе накажу всех...
Ответом ему было молчание. Амвросин заерзал на парте, но подняться не осмелился.
- Менделеев, встань, - велел Евгений Михайлович. - Из уважения к своему почтенному отцу, скажи, кто первый надумал оскорбить Ричарда Григорьевича?
- Благодарю за доброе мнение о моем отце, - ответил Митя. - Однако странно, что свой вопрос вы задали именно мне. Я, кажется, не давал повода считать себя фискалом?
Директор на мгновение растерялся, а потом взорвался:
- Много себе позволяешь, мальчишка! О твоем дурном поведении будет немедленно сообщено родителям. Останешься на два часа после уроков. Надзиратель, когда кончатся занятия, заприте Менделеева в пустом классе!
Гимназисты замерли, ожидая, кого Качурин изберет очередной жертвой. Вдруг руку поднял Пашков.
- Давай, Костя, послушаем тебя, - подбодрил его Евгений Михайлович.
- Господин директор, наша шутка вышла за рамки дозволенного. Я сожалею о ней, - сказал Пашков.
- Хороша шутка! - воскликнул Качурин. - Однако похвально, что ты понимаешь недостойность вашего поведения.
- Но наш проступок не случаен, - продолжал Пашков. - Его причина: неуважение класса к Бострему. Господин учитель груб с нами, придирчив и нередко приходит на уроки пьяным. Вам об этом известно, как и обо всем происходящем в гимназии, но вы смотрите на поведение Ричарда Григорьевича сквозь пальцы, потому что он - ваш человек. Он поддерживает все ваши действия, благоразумные или нет...
Пашков замолчал, сообразив, что наговорил лишнего. А Качурин разразился в ответ гневной тирадой:
- Не тебе судить о делах учителей и порядках в нашей гимназии. Мал еще! Если у класса есть претензии к кому-либо из преподавателей, то подайте жалобу инспектору или мне. Она будет рассмотрена на учительском совете. А за нарушение дисциплины буду наказывать. Ты, Пашков, пожалеешь о своих дерзких словах. Ты и твои дружки подтолкнули класс к бунту...
Директор удалился вместе с сопровождающими. А класс после его ухода зашумел, утверждая, что директор хватил через край и что никакого "бунта" не было.
Тем не менее вскоре пополз слух, будто буза в четвертом классе будет иметь самые серьезные последствия. На педсовете решили четырех учеников посадить в карцер. На этом настоял Качурин, как и на том, что Пашкова следует подвергнуть порке. Инспектор Ершов, преподаватели Доброхотов и Руммель, защищавшие Костю, остались в меньшинстве. Словесник Плотников отсутствовал по причине болезни. Одновременно было решено высечь двух семиклассников, уличенных в жестокой драке с семинаристами.
Миновали три недели. Поговаривали, что Ершову удалось отстоять Пашкова, но слухи не подтвердились. В один из первых дней октября надзиратели и дворник сдвинули в рекреационном зале гимнастические приспособления и снаряды в один угол, поставили посредине дубовую скамью. В зал привели седьмой и четвертый классы, построили шеренгами вдоль стен. Унтер-офицер и два солдата, вызванные из гарнизонной команды, стянули с себя мундиры и закатали рукава рубах. Лица служивых были спокойны и равнодушны, хотя в душе служивые, наверное, жалели мальчишек. А может и нет: напроказили, наозорничали, барчуки, так терпите. Скорее всего, инвалиды считали экзекуцию неприятной, но обычной работой.
Унтер вынул из ведра с водой мокрую лозу и, пробуя ее гибкость, резко взмахнул. Тонкий свист розги заставил Митю поморщиться. Директор и трое учителей внимательно наблюдали за происходящим. Редька что-то нашептывал Качурину. Ершов в зал не пришел.
- Начинайте! - распорядился Евгений Михайлович
Первого из семиклассников положили на скамью. Солдат сел ему на ноги, второй придерживал за плечи. Старший замахал лозой, а наказуемый стоически терпел боль: среди гимназистов было не принято плакать или просить прощения, пощады во время порки. Старый гимназический обычай разрешал лишь кричать и ругаться. Оба семиклассника, плотные, великовозрастные, не издали ни звука, чем снискали молчаливое одобрение товарищей.
- Следующего! - скомандовал Качурин.
"Он - просто безжалостная машина!", - подумал Митя, чувствуя, что в нем закипает гнев, и сдерживая себя.
Когда с Пашкова сняли рубашку, в глаза бросилась мальчишеская хрупкость его фигуры, особенно в сравнении с крепкими телами семиклассников. Солдаты явно жалели его. Рука унтера поднималась не столь высоко, как до этого. Впрочем, и при таких ударах на спине мальчика появились красноватые полосы. Костя тоже вытерпел порку безгласно.
Заплакал он только потом, в коридоре, когда его обступили сочувствующие приятели. Лишь Амвросин назвал Костю плаксой, за что тут же получил тычок от Чугунова и поспешил убраться.
- Вали, вали, Харя! - крикнул вслед ему Чугун.
Амвросин заворчал и ускорил шаг.
14. Поединок
Сбросили пожелтевший наряд березы, и только на осинах ветер еще трепал редкую листву. Дни стояли пасмурные дождливые. Последние гусиные стаи проносились над Тобольском, спеша на юг.
Слякотная погода ухудшала Митино настроение. Он был недоволен собой и тяготился невозможностью, что-либо изменить в гимназических порядках. Митя понимал, что мог бы сам оказаться на месте Пашкова. И не раз. В прошлом году только случайность спасла его от такого же наказания. А пострадал бы он за ссору с Гаврилой Загурским. Этот гимназист был на год старше его и, обладая задиристым характером, однажды из-за пустяка налетел на Менделеева с кулаками, но получил сдачи. В дальнейшем он не трогал Митю, обижая ребят послабее.
Однажды Гавря схватил за волосы Колю Писарева, а Митя вступился за одноклассника. Сталкиваясь с неоправданной грубостью, он впадал в ярость. Загурскому досталось бы изрядно, если бы подоспевший Чугунов не оттащил Митю.
Эта заурядная драчка имела необычное продолжение. На следующий день к Мите подошли на перемене два приятеля Гаврилы и позвали его во двор. Все пошли за поленницы заготовленных на зиму дров. "Будут побить, - решил Митя, - но я просто так не дамся..." Страха он не чувствовал. Противников ведь только двое. Если прийдется туго можно и убежать. Но за поленницами случилось нечто удивительное. Мите сказали: Загурский шлет ему вызов... на дуэль!
- Шутить изволите? - спросил Митя. - И где же мы достанем пистолеты? Или будем драться на шпагах, только на деревянных?
Ему объяснили, что Загурский - дворянин. В его древнем роду не принято прощать оскорбления. Конечно, шпаг у них нет, но настоящие пистолеты раздобыть можно, но где: пока секрет...На том и расстались.
Митя вернулся в гимназию, довольный тем, что спокойно принял вызов на поединок. Но мало-помалу его задор угасал. По существу все складывалось скверно. Услужливое воображение рисовало малоприятную картину: после дуэли его, тяжело раненного, привозят домой. Семья приходит в ужас. "Что ты наделал, несчастный", - рыдает мать. Захотелось бежать в Загурскому мириться. Но подумалось: тот сразу решит будто Менделеев испугался... "Нет, буду драться, надо только постараться одержать верх в поединке", - думал Митя, пугаясь своей решительности и восхищаясь ею.
На следующее утро снова явились секунданты Загурского. По их словам, оружие пообещал раздобыть Амвросин. У него дома, в гостиной, на ковре висит несколько отцовских пистолетов. Временное исчезновение двух из них не заметят.
- Пистолеты, так пистолеты, - с напускной небрежностью согласился Менделеев.
Когда он поделился этой новостью с товарищами, те стали наперебой предлагать себя в секунданты. Митя выбрал Деденко. И в тот же день Максим ходил на Рождественскую улицу, где жил Загурский, вести с ним переговоры, на которых присутствовал и Саханский. Поначалу Деденко предложил мириться, но получил отказ. Тогда договорились стреляться через два дня, в восемь вечера, на берегу Иртыша, где в него впадает Курдюмка. В это время там обычно пустынно. Рабочие кожевенного завода, возвращающиеся после дневной смены домой, уже все пройдут. Чтобы никто не помешал, стреляться следует среди камышей, на поляне. Сумерки еще не сгустятся, и дуэлянты смогут четко видеть друг друга. Драться им до первой крови, если один из противников не откажется раньше.