Дома Митя был молчаливее обычного, и в семье забеспокоились не болен ли он. Пришлось успокоить родных: здоровье, мол, в полном порядке. Между тем день поединка приближался. Накануне его возникло осложнение, поскольку Амвросин не смог достать оружие. Отец его внезапно уехал в Ишим по делам службы, прихватив с собою пару пистолетов Лепажа. А оставшиеся оказались неисправными и просто украшали гостиную.
Кто-то из секундантов предложил противникам биться на кулаках. Саханский посоветовал на ножах, но его никто не поддержал. И тут вспомнили о самопалах, распространенном в мальчишеском мире оружие, причем довольно грозном. Митя сказал, что неплохие самопалы есть у одного из его приятелей. Он имел в виду Фешку, которому однажды на Отрясихе предлагали за самопал старинный кинжал, но сын кузнеца не согласился на такой обмен.
Секунданты Загурского сказали, что Митя может стрелять из любого самопала, а они принесут свой. На том и порешили. Менднлеев сходил на Большую Спасскую к Фешке и к вечеру вернулся домой, ощущая в кармане приятную тяжесть самодельного пистолета.
И день дуэли наступил. В обед Митя почти не ел, а потом с нетерпением ждал прихода Деденко. Вечером, в начале восьмого, они отправились к Иртышу. На облюбованной полянке их уже ждали Загурский, Саханский и Лешка Дьяков. Последний вызвался быть вторым секундантом Загурского и одновременно исполнять обязанности врача, если таковой потребуется. Сев на траву, он начал проверять содержимое медицинской сумки, позаимствованной у своего отца. Лешка перебрал бинты, вату, понюхал пузырек с йодом и не без удовольствия пощелкал в воздухе ножницами. В этот момент он чувствовал себя настоящим доктором. Мите стало неприятно на него смотреть, и он попросил:
- Нельзя ли побыстрее, господа! Нам могут помешать...
Деденко воткнул в землю обломок доски и отмерил от него семь шагов, обозначив прутиками края барьера. Затем он развел дуэлянтовв на пять шагов каждого, считая от края барьера. И Саханский бросил монету, определяя по жребию, кому стрелять первым. Счастье улыбнулось Мите: он угадал "орла". Загурский покраснел. Его лицо выражало растерянность. Мите стало жаль этого задиру и упрямца. Когда Деденко дал сигнал сближаться, он направил ствол пистолета выше головы Загурского. Грянул выстрел, пуля, свистя, ушла в белый свет и едко запахло порохом...
Митя отер пот со лба и замер в томительном ожидании. Гавря целился долго, с явным удовольствием. На лице его отразилось сознание собственной власти. Вот он зажег спичку и поднес к прорези в стволе... Блеснуло пламя, поплыл сизый дымок... Раздались треск и крик Загурского, он опустился на землю. Все были на миг озадачены случившемся, но тут же поняли: самопал разорвало. Увы, случай не редкий. Эти мальчишечьи "пушки" часто разносит на куски. Стрелявшему в таких случаях достается изрядно: опаляет лицо, ранит глаза, калечит пальцы.
Загурский отделался сравнительно легко. Непрочно прикрепленный к рукоятке самопала железный ствол отлетел назад, ударив Гаврю в предплечье правой руки. Рукав рубахи окрасился кровью. К тому же отлетевшая от рукоятки самопала щепа ободрала незадачливому дуэлянту лоб. Он лежал, закрыв глаза. Оторопевший Дьяков дражащими руками нащупывал Гаврин пульс, не нашел и растерянно посмотрел на окружающих.
- Нашатырь есть? - спросил Митя.
Лешка кивнул и сунул под нос Загурскому раскупоренный флакон. Тот сморщился и сел.
- Жив - здоров! - успокоился Саханский.
Дьяков снял с раненого рубашку и забинтовал ему руку. Теперь Лешка изображал бывалого врача. А Саханский сбегал на Казачью площадь за извозчиком, и тот подъехал довольно близко к поляне. Загурский поплелся к экипажу по тропе, поддерживаемый Дьяковым. Его повезли домой, на Рождественскую. Митя и Максим пошли к себе на Большую Болотную.
Еще до того, как разойтись, участники поединка условились молчать о случившемся. Тем не менее, слух о дуэли пополз по гимназии, достигнув ушей директора. И тот вызвал дуэлянтов к себе в кабинет. Митя волновался в ожидании начальственного гнева. Но Евгений Михайлович предпочел замять историю, способную бросить тень на репутацию учебного заведения. Виновных пришлось бы исключить из гимназии и возник конфликт с влиятельными родителями Загурского... Поэтому Качурин отругал провинившихся, велел им помириться и держать язык за зубами.
- Ни слова о сегодняшнем разговоре, - пригрозил он. - В ваших интересах обо всем помалкивать. Кстати, как твоя рука, Гавриил? Заживает? Ну, и славно. Ссадина на лбу почти не заметна. Говори, если спросят, что тебя покусала на улице собака. Соври ещечто-нибудь...
- Я сказал отцу, что баловался с самопалом, а тот при выстреле разлетелся, - глухо сказал Загурский.
- Можно и так, - согласился директор. - А теперь поцелуйтесь при мне и ступайте. И больше - ни-ни... Пулей вылетите из гимназии. Целуйтесь же, черт побери!
Менделеев и Загурский нехотя коснулись друг друга губами и покинули кабинет.
Участники злополучной дуэли вспоминали о ней все реже и реже, но иногда в дружеском кругу все же возвращались к этой истории. Присутствовавший при одном таком разговоре Фешка заметил:
- Дурак ваш Гавря! Отказался от моего самопала, а его, дерьмовый, разлетелся в щепки...
- Может и лучше, что так вышло... - задумчиво произнес Деденко. - Из справного самопала он вполне мог бы ранить Митю, если не хуже...
Приятели помолчали. "Странно все получается, - размышлял Менделеев. Мы - виноваты, а не наказаны. Многое зависит от прихоти директора". Митя пришел к этой мысли после того, как высекли Пашкова.
А бедный Костя Пашков две недели не появлялся в гимназии, а когда пришел в класс, был бледен и молчалив. Симпатии товарищей нему возросли. При случае они заступились за пострадавшего, оказывали всяческое внимание. Митя попробовал подарить ему свой ножик с костяной ручкой.
- Не надо. Тебе самому подарили, - отказался Пашков. - Я и так знаю: ты - добрый...
После уроков домой возвращались втроем: Митя, Деденко и Пашков. Они шли по середине Большой Архангельской, оживленно переговариваясь и гнали перед собой пинками банку из-под монпансье. Жестянка от их ударов, дребезжа, улетала вперед. Мальчики толковали о том - о сем. Между прочим, Максим спросил Костю:
- Страшно было, когда тебя положили на скамью и солдат розги приготовил?
- Не... Деваться-то все равно некуда, - ответил Пашков, - я и не плакал, копил злобу на директора и солдат.
- На солдат зря. Они - подневольные, - заметил Деденко. - А Качурину нас не жаль. Злодей он!
- Обыкновенный чиновник, - вздохнул Костя. - Сечь можно только за крупное воровство, издевательство над слабыми, предательство...
- А я против любых порок. Они унижают человека, да и тех, кто его наказывает, - резюмировал Пашков и ударил ногой по жестянке. За забором басовито рявкнул крупный сибирский пес и замолчал.
На Панином бугре женские голоса выводили протяжную, трогающую душу песню.
15. Про Ермака
В конце октября выпал и растаял первый снег. Дули порывистые ветры, обламывавшие ветви деревьев. В непогоду ребята больше сидели по домам, ходили друг к другу: играли в карты, шахматы, домино, мастерили поделки. Впрочем, времени для развлечений оставалось мало. Учителя в гимназии, словно сговорившись, задавали уйму домашних заданий. Митя часами просиживал у себя в комнатке, решая задачи, примеры, выполняя упражнения по русскому языку. Нередко у него что-то не получалось и приходилось обращаться за помощью к Паше. А тот отнекивался: мол, ему надо торопиться в гимназию на репетицию: пятиклассники под руководством Ершова ставят к рождеству любительский спектакль... У Паши действительно было много своих дел...Иногда ему просто не хотелось напрягаться. Зато Лиза охотно проверяла Митины домашние задания, растолковывая брату склонения латыни, которую выучила самостоятельно.