— Мне скоро в армию.
— Ну и что?
— Забудешь.
— Никогда, Дайнюс. Я буду ждать тебя. Правда, буду.
Дайнюс обнял Шаруне, волнующе хорошую и родную — ту самую Шаруне; с которой катался на озере («Дайнюс песню напевает…»), носился наперегонки по лесу, готовил уроки, читал те же самые книги. Волосы Шаруне пахли весенним ветром, Дайнюс спрятал в них лицо и целовал пушистые пряди, потом коснулся губами ее маленького нежного уха, прохладной щеки.
— Мы всегда будем… — шепнула Шаруне, нашла губами его губы, подняла руки и обняла Дайнюса крепко, словно доказывая силу своей любви. Потом оттолкнула его, попятилась.
— И ты не веришь? Я вижу, не веришь!
Шаруне огляделась вокруг, посмотрела на оробевшего Дайнюса и пустилась бегом по озеру. Под ее ногами зазвенел, затрещал ячеистый, изъеденный мартовским солнцем лед. У Дайнюса ноги подкосились. Он знал, что Шаруне может выкинуть любой номер, но чтоб так… А Шаруне уже бросилась назад.
— Я бы все озеро перешла, я бы тебе доказала, — шептала она, дрожа на берегу. — Там вода — черная и холоднющая!..
— Шаруне…
— Мы будем вместе, Дайнюс.
Я верил. И она верила, я знал это, в свои слова и свое чувство. А на Купалу, когда она оттанцевала ночь после выпускного бала и мы встретились, я предложил ей выйти за меня. Она рассмеялась, я обиделся, оттолкнул ее и хотел убежать, но Шаруне не отпустила меня. «Куда нам спешить, Дайнюс? — спокойно спросила она и рассудительно добавила: — Мы ведь еще дети». — «Не дети уже, Шаруне… — Я хотел показать ей свои задубелые ладони, но сдержался и сказал только: — Ты меня забудешь». — «Никогда!» — поклялась Шаруне. И мы снова поверили в это.
Осенью Шаруне укатила учиться, а Дайнюс, уложив в чемоданчик пару теплого белья, шерстяной свитер и варежки, что связала еще мать, отправился в военкомат, выпил и всем рассказывал, какую необыкновенную девчонку оставляет. Кто-то посмеялся — думаешь, без тебя некому будет с ней побаловаться, и Дайнюс увесистым кулаком тракториста двинул ему.
Потянулись годы воинской службы и нетерпеливых писем.
…Кажется, кто-то шепнул Дайнюсу — тормози, и он останавливает комбайн. Бункер полнехонек — еще полпрокоса, и зерно посыплется через края. А грузовик как нарочно у комбайна Варгалы. Жди теперь, никуда не денешься. Самое время распрямить спину и размять ноги. Дайнюс бродит по жнивью, щупает колосья в валках — не осталось ли зерен, и все поглядывает на вековой клен, на липы Крейвенаса. Раскидистые липы окружают сад и постройки. Во двор и не заглянешь. А если даже заглянешь — не будет же Шаруне торчать во дворе да пялиться на него, Дайнюса. «Послушай, что умные люди говорят, парень! — думает, криво улыбаясь, Дайнюс. — Не забывай, кто ты такой, не уносись в облака!»
Красный комбайн пышет жаром. Зноем дышат потрескавшийся глинозем, побелевшая рожь; лицо и губы горят.
Сбегать к озеру искупаться?
Заскочить к Крейвенасам и напиться колодезной воды? Вода в их колодце чистая, как в горном роднике. Может, Шаруне кружку подаст…
Взревел мотор грузовика. Шофер подгоняет машину, хлопает дверцей кабины.
— Сенавайтиса подвез. Со Стяпонасом пил.
Взобравшись на комбайн, шофер осматривает поле, словно собственный двор. Смеется; видно, вспомнил что-то веселенькое.
Дайнюс поднимает голову.
— Это правда, что Стяпонас уезжает?
— Билеты в кармане. В воскресенье. Опять за Урал или еще куда.
— Летунов хватает, — говорит Дайнюс.
Шофер разевает рот, словно подавившись.
— Вот что скажу: Стяпонас молодчага! В будущем году, может, и я…
— Тебе-то не впервой по ветру летать до ягодки клевать.
— Может, ты назовешь летунами и тех парней, что ехали плотины строить?!.
— Хватало и там таких.
— Вот не думал. Ей-богу!..
Шофер с грохотом сбегает по ступенькам. Насупился, смотрит волком. Сам-то ведь тоже весь Союз исколесил и все с «путевками», да там, «где трудней всего». Этакий специалист и… летун?.. Из кабины косится на небо… нет, на Дайнюса, и захлопывает дверцу.
Затихает транспортер.
— Пошел! — кричит Дайнюс.
Машина взревывает и, словно вспугнутый зверь, мчится по ржищу к дороге.
Дайнюс снова бросает взгляд на липы Крейвенаса, потом оглядывается. У комбайна Нашлюнаса стоит газик председателя Тракимаса. Уже четверо мужиков убивают время. Так им и надо, раз безголовые! — хорошо, когда веришь в свои руки. Но эта мысль вспыхивает и тут же гаснет — Дайнюс видит, как председатель садится на «Яву» бригадира и поворачивает к нему. Знает, что скажет председатель, и трогает комбайн с места. Тыльной стороной ладони проводит по лбу — от пота и пыли на ладони грязные полосы. Сидит, наклонясь над штурвалом, ничего не видит. В ушах звон и грохот, но он ясно слышит работу каждого механизма; так четко различает, что, выйди из строя мельчайшая деталь, он в ту же секунду заглушит двигатель. Все машины он так проверяет — на слух. Для другого эти звуки — немудрящий перезвон да перестук, а Дайнюсу они говорят о многом, он не понимает, как можно быть глухим к машине.