— Две с половиной сотни в месяц, вот.
— А что имеешь?
Стяпонас видит, что Вацис не почувствовал насмешки и, как всегда, гнет свое.
— Что имеешь, а?
— Вот! — Стяпонас протягивает руки задубелыми, ободранными ладонями вверх. — Вот!
Вацис не замечает его рук.
Вациса всегда задевает, что Стяпонас не держит, зажав, копеечку.
— Я тебе почетные грамоты показывал…
— Хм, все твое добро — почетные грамоты да медали, — усмехается Вацис. — И подстелешь, и укроешься.
— Мое добро — что в сердце положу, а не в карманы.
— Только угла своего нет. Все в чемоданах. Никак у Полины этому научился. Мешочницы!..
Стяпонас опускает голову; подбородок дергается; он делает шаг к Вацису.
— Кто моя жена?
Говорит тихо; от ярости, перехватывает горло; этот жулик сам за копейку удавится и еще учит… судит других.
— Все там такие… И ты… будто цыган…
— Кто моя жена?
Вацис отскакивает, забегает за автомобиль.
— Не дури, Стяпас.
— Повтори!
— Стяпас, не балуй…
Вацис хватает с земли монтировку, сжимает в кулаке, и от этого Стяпонас еще пуще свирепеет. Был бы у братца нож, тоже бы достал. В глазах темнеет, и Стяпонас, набычившись, кидается на Вациса, но тот бежит вокруг машины.
— Стяпас, если что, себя вини…
Стяпонас задевает рукой капот машины, гулко звенит жесть. Вацис застывает.
— Погнул!.. Машину мне испортил!
Вацис замахивается монтировкой, но Стяпонас хватает его за руку, локтем трахает брата в подбородок, и когда тот отшатывается, сплеча шарахает кулаком.
— Стяпас, не бей брата! — кричит Шаруне; она бежит к ним по двору.
От одного крика сестры у Стяпонаса опускаются руки, зря она хватает его за кулак.
— Стяпас… С чего это вы?.. — лепечет Шаруне, и Стяпонас, глядя, с каким трудом Вацис встает с лужайки, скупо улыбается:
— Да пошутили малость, Шаруне, а ты бог весть что… Понимаешь, пошутили…
— Не хочу, чтоб вы так шутили.
— Дурак, — сопит, пятясь бочком, Вацис, но монтировки не выпускает, вытирая тыльной стороной ладони нос. — Осел! — А добравшись до угла избы, кричит: — Цыган! Цыган бездомный!
И прячется за угол.
Опустив тяжелые руки, Стяпонас бредет к сараю, садится на опрокинутое корыто, в котором отец когда-то солил убоину, и закрывает лицо широкими ладонями. Сквозь пальцы, словно сквозь решетку, смотрит он на окаменевшую, спекшуюся землю и удивляется, что ничего не испытывает к ней. Он равнодушен к земле отцов и дедов — проклятой и любимой, голодной и щедрой, рожавшей и хоронившей людей. Равнодушен к усиженному курами двору, к покосившимся постройкам с дырявыми крышами. Словно не здесь родился и вырос, словно не эти поля пахал. Подумать страшно. Неужто не уберег в себе святого чувства — ни к родному гнезду, ни к родителям, ни к брату Вацису с Шаруне.
Ему казалось, что он тоскует по ним. Даже по большаку, где когда-то ползло стадо и в серой пыли извивался лоскут волшебной картины; даже по отцу, хлеставшему по спине ивовым прутом: «Домой, гаденыш!» Каждая частность тех дней — и горькая, и светлая — оживала в мыслях и манила сюда; все здесь казалось родным. И вот вернулся. Неделя не прошла, как осенило: он здесь — отломанная ветка. И снова задумался о дальних краях; каждую ночь они являлись ему в родную избу. Почему? Почему так?
— Почему ты такой?
Стяпонас вздрагивает, отрывает руки от лица и осоловело смотрит на Шаруне.
— Почему?
Шаруне накручивает прядку волос на палец: на ногтях блестит перламутровый лак, губы слегка подкрашены. Девчушку оставил, когда уезжал («Последыш, одному богу известно, как она появилась», — говаривала мать), а теперь вон какая! Она одна писала Стяпонасу письма, полные умилительной тоски, пахнущие полями родного края, не забывая вложить в конверт неяркий луговой цветок, лист яблони или веточку сосны. Может, эти письма и завлекли его? Но почему на такой короткий срок… на такой короткий?.. Почему?
— Почему ты такой, Стяпонас?
В письмах Шаруне была откровенной и близкой, и он тоже откровенничал с ней. Но это было давно и в письмах.
— А что я могу поделать, Шаруне? — Стяпонас снова прячет лицо в ладони, но тут же поднимает голову. — А ты всегда можешь сказать, почему поступила именно т а к?
Расширенные глаза Шаруне — голубые, как у отца; только у него, Стяпонаса, зеленые, от матери, и у Миндаугаса, кажется… Цвета глаз Вациса он не помнит; может, тот и не посмотрел ни разу в глаза…
— Смотря в чем…