Ввечеру глянула в окно — от хлева идет Марчюс. Вскипела, потуже затянула платок, прислонилась спиной к высокому изголовью кровати. Вспомнила про детей.
— Стяпас, сходи скотину посмотри. И ты, Вацис.
— Да ведь только что…
— Живо, говорят. Оба!
Не успели дети закрыть дверь, как порог перешагнул Марчюс. В руке — хлыст с ременной петелькой на хвостике. Зачем? И откуда?..
— Притащился-таки!.. — процедила сквозь зубы Крейвенене. — У, жеребец, выхолостить тебя мало…
Марчюс стегнул хлыстом себя по голенищу, двумя размашистыми шагами приблизился к жене, схватил ее за руку.
— Я те покажу!.. — вскричала она и замахнулась: эх, никогда не подозревала Петроне, что у Марчюса такие жесткие руки — аж присела от боли, и хлыст прошелся по плечам.
— А не бегай за мной! — второй раз просвистел хлыст. — Не бегай!
Боль обжигала плечи и спину, но она не могла прийти в себя от удивления — все как гром среди ясного неба!.. Не удары хлыста истязали ее, а мысль — он, этот мямля, которого мизинцем куда ни захочу толкала, меня лупит! Это о н а подучила, о н а… э т а!..
— Иисусе! — взвизгнула наконец-то.
— А не бегай!
— Убьет меня, господи. Люди!
— Молчи!
Марчюс швырнул ее на пол и, словно ржаной сноп, молотил хлыстом. Вбежал Стяпонас, схватил отца за руку, но Марчюс повернулся с такой силой, что сын покатился под лавку.
— Сбесился! — вскричал Стяпонас, схлопотав хлыста, и уже на дворе завыл: — Сбесился отец! Сбесился!..
А Марчюс грохнул хлыстом по столу — словно выстрелил, бахнул по буфету — зазвенели миски, скатился на пол стакан и разлетелся вдребезги, а сам попятился к двери, не спуская глаз с жены, извивающейся на полу.
— А не бегай! — лишний раз напомнил с порога.
Хлопнула калитка, затукали шаги, затихли.
Смеркалось. Крейвенене кое-как заползла в кровать. Тело горело, словно ошпаренное. И боль обжигала ее и ненависть к т о й, которая подучила Марчюса поднять руку на свою жену — сам бы, конечно, в жизни на это не решился.
Лишь на третий день явился Марчюс. Заросший щетиной, словно с лесными в землянке сидел. И с хлыстом. Как только не потерял его, шляясь бог весть где…
Хлыст поставил в угол, сел на свое место за стол и положил на него увесистые кулаки — словно два камня с поля приволок.
— Корми! — не попросил, а приказал он.
Крейвенене так и подмывало сказать: «Убирайся к э т о й своей!..», но сдержалась, а то Марчюс только и ждал, к чему бы придраться.
Подала еду и осторожно примостилась на краешек кровати — все еще саднила исполосованная спина. Смотрела издали на мужа, который жадно уминал холодное мясо с хлебом, и не раскрывала рта, только думала: о н уже не тот. Э т а подучила, э т а! Как т а к у ю земля носит? Как т а к у ю молнией не убьет? Разве Марчюс бы связался, если б не э т а? Все ведь от бабы зависит, может, подпоила чем, любчиком… Где это видано? Все время был шелковый, хоть к ране прикладывай. Этой потаскухи работа!..
…Возвращается-таки через луговину.
Крейвенене отрывается от забора. Дальше она не пойдет. Здесь ее место. Наклонясь, собирает щепочки. Марюс дом строил, набросал. Марюс славный малец, уже можно разобрать, чего он говорит. Дай только подойдет муж, она сразу голову вскинет… и будет стоять прямая как свеча. И скажет…
Вот он прислоняет грабли к стене хлева. Шаркает ногами. Совсем уже дряхлый стал. Ах, и она… Но сегодня она сбросила два десятка лет! Сегодня ей легко, на диво легко, пускай только Марчюс увидит, пускай узнает! Пускай, пускай…
Высыпает щепу под забор, вытирает о юбку руки и смотрит на Марчюса такими глазами, словно он возвращается от т о й… Как тогда, как двадцать лет назад…
Марчюс останавливается. Рубашка застегнута до подбородка, на ней — сенная труха. Рукав разорван, белеет локоть. Лицо морщинистое, усталое, бороденка торчит, словно клинышек.
— Я в магазин ходила! — гордо говорит Крейвенене и удивляется, как это Марчюс не понимает, как он не видит, в чем дело, по ее лицу, по глазам. Но он и не смотрит на нее… глядит куда-то вбок…
— Чтоб ему ни дна, ни покрышки, этому председателю, — говорит Марчюс.
— В магазин…
— Всегда он был такой, Тракимас-то, — повторяет Марчюс.
Обалделый какой-то, думает Крейвенене. Если сейчас скажу, ухом не поведет, может, и не расслышит. Но я должна сказать!
— Я ему про пчел, а он мне…
И идет себе мимо, за избу.
— Я Марцеле встретила. Которая из Дегимай, — торопится сказать она; новость обжигает ее, она хочет побыстрее сбыть ее с рук.
— Пчелы для него — пустое. Пустое! Всегда он был такой, знаю.