— Тьфу, черт! — плюет, спохватившись, и заводит сначала:
Вот бы во весь рот затянуть, деревню потешить!
— Гуделюнене!
Дайнюсова мачеха набросила на забор одеяло, выбивает пыль, а Сенавайтиса так и подмывает отпустить шуточку.
— Старик блошек наплодил, Гуделюнене?
Женщина бросает взгляд через плечо.
— Да иди, иди.
— Говорят, малина в ольшанике поспела! — смотрит на нее, прищурив глаз, Сенавайтис. — Пошли по ягоды, а?
Гуделюнене в сердцах хватает одеяло и исчезает за стеклянной дверью террасы.
Сенавайтис идет себе насвистывая…
У лип Жёбы прыгает через канаву, чтоб свернуть на лужок, и только тогда спохватывается, куда угодил. Это место он всегда стороной обходит, и надо же… Старается не глядеть на старика, сидящего под грушей, но глаза сами нацеливаются на него. Взгляд Юозапаса Жёбы спутал ноги, и Сенавайтис ползет по дороге, страстно желая быстрей спрятаться за пригорок. Он знает: теперь долго будет чувствовать на себе этот взгляд, чего доброго, еще ночью он приснится. А ведь Сенавайтис правда ни при чем!.. Может, и круто взяли, но ведь некогда было с песенками да танцами в колхоз заманивать, медовые речи говорить. Из-за кустов на них винтовки были нацелены. И не только себя Сенавайтис охранял, но и новоселов, тех мужиков, которые первыми подписались под заявлением «Прошу принять…». Вот и надо было говорить коротко да ясно.
Сенавайтис прячется за придорожный тополь, дрожащими руками распечатывает бутылку, достает из кармана пиджака свой стаканчик, наливает и выпивает до дна. Рукавом вытирает вспотевший лоб, потом уже — губы. Переводит дух. Полегчало малость, но еще не то, не совсем… Ладно, допьет бутылку там, в комнате отдыха.
Покачнувшись, Юргис Сенавайтис стукается затылком о ствол тополя. Тьфу, старик!.. Да пропади ты пропадом! Я работал, советскую власть на селе устанавливал. Товарищей своих похоронил, героями погибли… Я-то выжил и не прятался по углам! Ранили, починили, снова ранили, снова починили. И все-таки выжил. Поставили руководить заготовками всей волости. Руководил. Нашелся умник: мол, товарищ Сенавайтис, вы без образования и не годитесь. Я, конечно, вскипел: «А когда надо было бандитов бить, почему об образовании не спрашивали?» — «Это дело другое…» — «А почему только три класса кончил? Не спрашиваете?» — «Мы понимаем, товарищ Сенавайтис, вы кулацкое стадо пасли… Но сейчас…» — «Спасибочки!» Хлопнул дверью и прямым ходом в закусочную. Инспектором назначили, рядовым. Работаю, а куда денешься. Снова вызвали. «Товарищ Сенавайтис, мы наметили вас направить на село». — «Кем?» — «Председателем будем рекомендовать. В родную деревню». — «Ладно», говорю, а сам думаю: оценили-таки по заслугам! От радости из кожи лез, думал, покажу им, что могу, все увидят, что есть еще порох у Сенавайтиса. Председателем выбрали, вроде все как по маслу идет. Сказали: «Надо сеять кукурузу!» — «Есть кукуруза!» — ответил я, и половину угодий занял. А через два года вызвали опять: «Товарищ Сенавайтис…» И пошли и поехали… А в заключение: «Колхоз отстающий, не справляется…» Разругались мы вдрызг. Хлопнул дверью, вернулся домой. Так и спустили в бригадиры. А потом уж и на мелиорацию… на фермы…
В дверях обводит взглядом телятник и решает в комнату отдыха не заходить, — вдруг наткнешься там на кого-нибудь.
Выливает в стаканчик остаток, бутылку засовывает в темный угол. В груди уже тепло, тиски расслабились, только пот градом льет по щекам. Жарко тут, вот в чем дело.
Вот так понемножку, понемножку, и укатали меня! — отдувается Сенавайтис, оглядывая телятник. Тьфу!
Но недовольство вроде прошло, в глазах и то посветлело.
пробует запеть, но встряхивает головой, берет вилы и, шаркая подошвами, идет по цементному проходу. На дворе сбрасывает пиджак, плюет на ладони. Поддевает вилами навоз и швыряет в кучу. Он свою работу сделает, и аккуратно сделает, никто не упрекнет. Да он и не пьян и никогда не напивается — червячка заморит, и ладно. А работы — хоть самой черной — Сенавайтис не гнушается. И хлеб, который он ест, заработан честно, на поту замешен. Поднимает голову, переводит дух. Волоча за собой длиннющий хвост пыли, по дороге катит белая «Волга». Чья это, вроде не видел, думает Сенавайтис, и снова налегает на вилы.
В субботу, даже не позвонив, как снег на голову!