Тересе, радостная и бодрая, ни на шаг не отстает от Андрюса; ей тоже веселее, что не одна в поле, что кругом тараторят женщины, вжикают косы. Андрюсу бывает вправду жаль Тересе — все ведь на ней. И даже не спросит: почему, на что ей эта морока? Идет, бежит, как будто так и быть должно. Кто бы выдюжил на ее месте?
Андрюс с трудом втыкает черенок косы в спекшуюся землю и, проводя оселком по лезвию, смотрит на дочку Кряуны Анеле. Словно сорока, скачет она за отцом. А отец, откинувшись, чиркает косой, прокос у него шириной в шаг — и ему легче, и дочке. Хитер, холера. Все равно спасибо, не отказался, второй день на толоку приходит. Правда, поначалу отнекивался, мол, свою рожь еще не свез, но Анеле так и загорелась: да что ты, отец, надо подсобить человеку, раз просит! Известное дело, у чужих — не дома: хи-хи да ха-ха и милости просим к столу. Известная любительница вечеринок, и вообще — черт ее нес, да уронил. Это тебе не Тересе — медлительная и спокойная.
Андрюс кончает прокос, вытирает потный лоб рукавом рубашки и щиплет Тересе за бок.
— Конец виден, Тересюке. Чуешь?
— Ну, знаешь! Будто клещами…
И мимо Анеле не проходит, и ее ухватывает за мягкое место. Но та с ходу охаживает его колосьями по лицу, — даже фуражка слетает.
— Вот шальная…
— Погоди, еще не то тебе устрою!..
Карие глаза блестят, как у чертовки, и Андрюс отбегает в сторонку, чтоб она еще чего не выкинула.
— Анеле, хватит дурить! — кричит Симас Скауджюс: Анеле стала на дороге, не дает ему косить.
— Он мне еще будет приказывать, ха! — Она стоит, подбоченясь, невысокая, но крепенькая, и смотрит на Симаса в упор.
— А может, мне это по вкусу, а, Симас?
— Вот нашло на девку…
— А у тебя, видать, перегорело, как у недоеной коровы вымя?
Гремит смех, Анеле, наклонясь, продолжает вязать снопы, и знай мелькают ее красные икры, а Симас все еще моргает, не зная, как тут похлестче отбрить.
Останавливаться, шутить, вдаваться в разговоры некогда, и Андрюс ступает по стерне размеренным, широким шагом хозяина. За его спиной шуршит стерня под ногами Тересе. Она тоже спешит, не отстает ни на шаг. Иначе нельзя — она хозяйка, и Андрюсу нравится, что она такая. Пускай все видят — не лежебоку, не лентяйку Андрюс выбрал.
Андрюс машет косой и думает: долго ждать не станет, нужна не приходящая, а истинная хозяйка в доме, чтоб сам мог поесть, как человек, и чтоб коровы не мычали да свиньи не визжали с голоду. По правде, и теперь грех сказать — Тересе делает, что ей положено. Но тогда и ее мать можно будет… Старуха совсем, можно сказать, ветхая, но в избе… Мало ли дела? И в огороде пригодится…
— Жми, Андрюс, жми! — хихикает Анеле, отправляясь на другой конец поля начинать прокос. — Как уколет тебя Тересе в зад комлями, сесть не сможешь.
— Не твоя забота, — невпопад бросает Андрюс.
Вжик!.. Вжик!.. Вжик!..
«Вот распалилась девка, а…» — Губы Андрюса раздвигает усмешка.
…Он возвращался тогда от председателя сельсовета. Был теплый майский вечер, на поля опускался туман, придорожные усадьбы утопали в сумерках. В болотцах квакали лягушки, в ольшаниках взахлеб пели соловьи, идти было легко, ноги сами несли.
У ворот Кряуны изгородь подпирали три паренька. Старший из них, сын Валюкене Мечис, дымил самокруткой, но, завидев Андрюса, швырнул ее в канаву. Все замолчали.
С другого конца избы, из открытых окон горницы, доносился гнусавый женский голос:
— Свято-ой Берна-ард…
— Молись за на-ас!.. — откликнулся хор.
— Свято-ой Фили-ипп…
— Молись за на-ас…
Андрюс остановился перед пареньками.
— Что ж не молитесь, раз пришли?
Они подтолкнули друг друга, фыркнули.
— Да… да выгнали, — подтянул штаны Мечис.
— Выгнали? За что выгнали?
— Да этот вот, — щелкнул он босого долговязого паренька, — жеребец воздух испортил, а тот дуралей как рассмеется — в штаны напустил… По всей избе потекло…
Андрюс расхохотался от души, как давно уже не смеялся.
— Ну и не везет же, ох-хо-хо!..
— Ничего, мы уже придумали: дай только бабы домой пойдут…