Солнце уже за верхушками деревьев. С веток падают крупинки изморози. Пахнет смолой, свежими опилками, отмякшей сосновой корой.
В конце просеки стучат топоры. Слышен хруст, треск, и вдалеке валится дерево. В лесу отзывается эхо.
Из-за поворота показываются лошади, потом сани с бревнами. Человек на санях чмокает, нукает, дергает вожжи. Андрюс оглядывается и тут же отворачивается. В плечах появляется тяжесть, и он, нагнувшись, трогает шлею Воронка.
— Знать не хочешь, да?
От этой тяжести в плечах Андрюс согнулся в дугу, но он ведь не трус… ей-богу, не трус!
— А, братец! Пятрас! — Андрюс поднимает голову, изображает удивление, радость, но понимает — весь он наружу, не умеет скрывать чувств.
— Давненько не видались, Андрюс.
— Годы идут.
Андрюс смотрит поверх лошадиных спин. Постарел Пятрас, ссутулился, да и с лица спал. Точь-в-точь Иисус Христос, когда его сняли с креста.
— И про родной дом забыл, Андрюс…
— Выгнанному нет туда дороги.
— Выгнанному, говоришь. Значит, выгнали тебя? А кто же тебя выгонял?
— Хватит, Пятрас! Помолчи! — свирепеет Андрюс.
Пятрас замолкает. Но ненадолго.
— Скажешь, у тебя житья мету? Есть. На славу устроился, слыхали.
Андрюс кладет на широкий круп лошади два кулака, тяжелые, как кувалды. Смотрит из-под дергающихся бровей на брата и видит березняк детских лет… видит Альбинуке… слышит свадебный марш и веселые крики… а вот и удары пьяных мужиков… Он ничего не забыл, ничего! Как будто вчера…
— Другое теперь время.
— Ах, другое! — злобно хохочет Андрюс. — Спасибо, что напомнил. И папаше передай. Большое спасибо!
— Отец совсем плох. Ксендза привозили. Проведал бы, Андрюс.
Андрюса как будто холодной водой окатили, даже кулаки разжимаются, бессильно повисают руки.
— Неважный из меня доктор… — бормочет он.
— Все вверх тормашками пошло, а ты камень за пазухой носишь. В субботу у нас собрание. Колхоз будет.
— Уже?
— Уже.
— Ну, а ты как?
— А что я…
— Запишешься?
— Там видно будет. Может, когда всех в кучу сгонят, все отберут да разденут догола — говорю, может, наново тогда породнимся. А, Андрюс? Думаешь, тебя эта передряга минует? Опять будем братья. Как в детстве — голопузые.
Андрюс смотрит на него мрачнее тучи.
— Это еще посмотрим, не спеши хоронить, — говорит он как может тверже.
— Чего тут смотреть, и так видно.
— Поговорили, и будет.
Пятрас пожимает плечами, вздыхает и погоняет лошадей.
— Отец совсем плох. Долго не протянет, — уезжая, напоминает он.
Со скрипом удаляются сани, а Андрюс все еще стоит и ковыряется в шлее Воронка.
На дорогу выбирается и Кряуна.
— Анеле за пенек зацепила, чертовка. Будто бабе в лес?.. Бабе место у печки да в кровати, а не волоком править.
Андрюс с трудом залезает на бревна, берет вожжи, дергает.
— Поше-ол!
— Как по-твоему, Андрюс, вторым заходом успеем еще столько взять? Хорошо бы за день два раза съездить!
Андрюс уставился на цокающие копыта лошадей. Ничего не видит и не слышит.
2
Тересе влачит день за днем, словно камни в году. Боится остановиться, распрямить спину и оглядеться — сколько еще этих дней-камней осталось? Хватит ли сил? Что будет, если оступится?
— У моей дочки — пригульный! — хваталась за голову мать. — О господи наш, Иисусе Христе, спаси и помилуй…
Каждый день мать поедом ела Тересе, кляла ее на чем свет стоит. Утром проснется и с ходу:
— Валяешься! Как ни при чем, будто так и надо… О господи наш, Иисусе Христе, сказала и еще раз скажу — неужто я бы ее лечила, когда она маленькая хворала? Улетела бы в рай белая, что твой ангелочек, чистая да невинная. А я-то думала, дождусь, будет мне радость на старости лет, будет опора. Внуков дождусь… А как же, дождусь! Под кустом нагуляла или где на сене… О господи наш, Иисусе Христе! Ты слышишь! Что ты о себе думаешь, отвечай!..
Тересе накрывалась с головой и сжималась в комок, но мать наконец, не стерпев, подходила, сдергивала одеяло и поднимала над ее головой увядшие кулачки:
— Как тебя святая земля носит! Разрази тебя гром!
Тересе бросалась из дому, убегала на хутор. А там на нее смотрел Андрюс — его глаза спрашивали: «Кто он? Кто?» Вечером в избенке мать снова заводила одну и ту же песню:
— Лучше б не родиться, лучше б умереть… Была бы дурочка, так ладно! А тут — здоровая телка… О господи наш, Иисусе Христе… Сказала и еще раз скажу: кто от церкви отстанет, к тому бес пристанет. Маркаускасы, те с нее глаз не спускали, а тут… Что и говорить! А теперь, когда хутор разорили… когда разлитого молока и собаке и кошке… Изба и хлев, все идет насмарку… и человек… и человек уподобляется скотине. О господи наш, Иисусе Христе, под ракитовым кустом, а то на сене…