«Кто на этой фотографии? Сокол?»
«Когда Сокол заходил?..»
«Сокол!»
«Сокол!..»
Андрюс сжимает руками виски, закрывает глаза, трясет головой.
— Нет! Нет! — кричит он.
Голос мечется в тесной камере и глохнет, не в силах пробить толстые стены и дверь, окованную ржавой жестью.
«Пятраса знаешь? Пятраса?»
«Когда Пятрас заходил?»
«Пятрас!..»
— Нет! — задыхается Андрюс и бьется головой о нары. Боли он не чувствует — ноет все тело, боль начинается где-то в середке и растекается по жилам, стучит в висках.
«Панцирь заходил?»
«Панцирь!»
— У-у! — Андрюс скрипит зубами и, вскочив с нар, принимается бегать из угла в угол. Три шага вперед, три назад. Вперед, назад. Останавливается, задирает голову, смотрит вверх. Запыленное, составленное из кусков стекла оконце затянуто паутиной; едва-едва сочится мутный свет, и лицо Андрюса выглядит серым, как иссушенная солнцем взбороненная пашня.
Он стоит и тупо смотрит на оконце. Стоит долго, пока, задрожав, не подгибаются ноги. И опять — вперед да назад… Это тебе не восемь гектаров и еще шесть, что за Тересе.
«Этого знаешь?..»
Гремит связка ключей, визжит замок, со скрипом отворяется дверь.
— Принесли, на.
За плечами часового появляется голова Скрински.
— Ну пропусти, будь человеком, — шепчет он часовому.
— Ишь чего захотел…
— Мне на два слова, ты тут рядом постой.
— Какие разговоры с этим?..
— А тебе жалко? — вскипает Скринска и, отпихнув плечом часового, проталкивается в камеру.
Часовой что-то ворчит на пороге, а Скринска стоит посреди камеры и смотрит на Андрюса, забившегося в угол. Глаза моргают, губы раздвигаются — не поймешь, ухмыляется он или сочувствует.
— Ишь оно как…
Андрюс опускает голову, супит брови.
— Чего тебе?
— Если бы я тебя не знал, Андрюс, а то… Вместе росли, без штанов бегали, на свадьбе брата тебя эти сволочи связали, а я…
— Чего пришел, спрашиваю?
— Если б не знал… Не при на рожон, говорю тебе!
Андрюс горько усмехается, отхаркивается, кажется, вот-вот плюнет в лицо Скринске. Но тот смотрит безмятежно, по-детски удивленно, и его невинный взгляд приводит Андрюса в бешенство.
— Зачем меня сюда упрятал, как бандита?
— Не я.
— Ты, холера! Вы все!
— Андрюс, шевели мозгами, а то пропадешь.
— Товарищ Скринска! — кричит часовой. — Сейчас же двинь этой контре по зубам, а то я доложу начальнику, что ты с ним якшаешься.
Скринска переминается на месте, разводит руками.
— Ты помни, Андрюс, какое нынче время-то. Мы, значит, боремся, головой рискуем, а ты сам суешься под колеса. Телега не остановится, так и знай!
— Мне лекция ни к чему. Закрой дверь с той стороны, лучше будет.
Скринска, пошатнувшись, отскакивает от него.
— А вот и закрою! Закрою! Посмотрим, кто тебе откроет…
Гремят ключи, визжит замок.
Андрюс крепко зажмуривается и молотит кулаками по холодной бетонной стене. В чем он виноват? За что его посадили? И еще приходят учить, холеры. «Весна, на полях, наверное, и снега уже нету. Отойдет земля, приветливо засереют пригорки. Кто запряжет лошадей в плуг? Кто возьмет лукошко из амбара и пойдет сеять? Ты-то больше не хозяин, Андрюс! Ты — что ком земли, растер пальцами, и нету тебя. Ах, Андрюс, как ты был дурак дураком, так и есть. Узнали бы Маркаускасы, со смеху бы померли…»
Андрюс поднимает влажные глаза и замечает узелок на сыром полу, но мысли его все еще далеко от этой камеры. Наконец-то дошло… Откуда появился этот узелок? Кто его бросил на пол? Клетчатый платок, стянутые в узел уголки… Чей это платок! Видел ведь, и не раз…
Андрюс садится, кладет узелок на колени и заглядывает в него. В нос шибает дух свежего хлеба, родной запах, не спутаешь ни с чем, — так крепко шибает, что Андрюс хмелеет от него и сладостно зажмуривается. Пальцы сжимают узелок — не дай бог уронить, а то и вырвут из рук.
Юргис заправляет волосы под голубую фуражку, засовывает большой палец за широкий ремень и, размашисто пройдясь по просторной комнате, прислоняется спиной к подоконнику. Вспоминает Тересе — когда они приходили на хутор, она поила их молоком и все время чего-то боялась. Теперь только глаза прежние, вся изменилась, пополнела, видно, донашивает последние дни.
— Андрюса тут держат… Он не виноват.
— Не бойся, женщина! — говорит Юргис Наравас. — Если твой муж не виновен, вернется.
— Я знаю, что не виновен.
— А вот мы пока еще в этом не уверены, женщина. Дай срок, разберемся.