Лаяли собаки родной деревни, пытаясь сорваться с цепи у хлевов. В воротах стояли бабы, пожимали плечами, глядя на Стяпонаса, а ему было безразлично, о чем они говорят, он хотел лишний раз взглянуть на картину, но старик держал ее под ягодицей и все подгонял кобыл.
Садилось солнце, когда они догнали стадо, уже покинувшее деревню, и погрузились в густую пыль. Коровы мычали, толкались, бодались острыми рогами, о их бока сухо щелкали бичи погонщиков. Уставшие мужики кляли коров и весь белый свет.
— Стяпас! — Стяпонас услышал голос, но поначалу не узнал его, а обернувшись, увидел отца верхом на гнедке.
По спине пробежали мурашки.
— Стяпас! А ну слезай с телеги! — По боку гнедка грозно хлестнул ивовый прут. — Слезай, тебе говорят!..
Сквозь навернувшиеся слезы полыхнул багряный закат. Стяпонас спрыгнул с телеги, босые ноги погрузились в теплую пыль большака. И тут он вспомнил про картину, бросился к старику.
— Моя! Моя! — схватив холст за уголок, пытался выдрать его из-под старика.
Старик злобно глянул на Стяпонаса, на его отца, не спеша вытащил из-за голенища сапога немецкий штык — длинный, как нож для убоя свиней.
— За полбутылки — полкартинки, — сказал он и, резанув по холсту, швырнул наземь лоскут.
Стяпонас глазел на горный хребет, упавший в дорожную пыль. Мучительно дрогнули плечи, и он пустился бежать в сторону дома. Слышал, как застучали за ним копыта гнедка, как он задышал рядом, как мимо ушей просвистел ивовый прут. Второй удар обжег плечи.
— Домой! — сквозь зубы сипел отец. — Сейчас я тебя проучу!
От ивового прута горели плечи, лицо и руки, которыми он пытался прикрывать лицо. Но Стяпонас так и не заплакал. Странное дело — перед его глазами все еще мелькал острый штык старика, маячили дети, съежившиеся под утесом… и этот лоскут холста на дороге — хребет далекой горы.
— Из дому бежать! Из дому!..
Отец верхом на гнедке гнал Стяпонаса через всю деревню. Бабы, забыв про вечерние хлопоты, стояли в воротах и молили бога, чтоб у их детей не помешалось в голове.
Долго Стяпонас не поднимал глаз ни на небо, ни на дорогу. Отец, может, успел обо всем позабыть, но сын, топая за бороной или плугом, по-прежнему чувствовал удары ивового прута — год, другой, третий…
Сенавайтис подталкивает Стяпонаса:
— Заснул? Выпей, жажда не будет мучить.
Стяпонас поворачивается на бок, упирается локтем на лужок и с удивлением думает — какого черта он тут прохлаждается? Не домой пошел, а забрался в кусты. Да еще с Сенавайтисом.
— Замори червячка, замори….
Это мой червячок, и меня он грызет, хочет сказать Стяпонас — его бесит, что Сенавайтис уловил его смятение, в котором сам Стяпонас не может разобраться. Но почему я должен идти домой? — думает Стяпонас. Да и где мой дом? Был ли у меня хоть когда-нибудь свой дом? Это дом отца, куда он мог меня пригнать, словно заблудившегося теленка, а потом сказать: «Уходи, ищи жизнь в другом месте…» И пусть старик помолчит сейчас и вспомнит, что было т о г д а.
Стяпонас подносит к губам мятую алюминиевую стопку — «движимый инвентарь» Сенавайтиса, с которым тот никогда не расстается. Водка теплая, приторная, Стяпонасу вспоминаются бутылки, которые осушил в Крикштонисе, прощаясь с бригадой. Конечно, не первый раз прощался — еще на той неделе погуляли с ребятами, а сегодня просто так — встретились, отчего ж не посидеть. Одни хвалили его: молодец, мол, страна широка, рабочие руки всюду нужны, рыба ищет, где глубже; другие осуждали: родной край меняешь на чужой угол… Стяпонас и понимал и не понимал, о чем это они, а бригадир, пожилой человек, на прощанье вцепился в рукав и чудно спросил: «Ты дерево посадил? Когда уедешь, тут будет расти твое дерево, Стяпонас? Пошли на вокзал, сдай билеты, возвращайся на стройку». Конечно, билеты вернуть еще не поздно. Стяпонас ощупывает задний карман брюк — там пухлый бумажник, а в нем — два билета. Его билет и Полины.
— Я бы тоже дал чесу, — снова лезет в душу Сенавайтис. — Не раз собирал манатки, совсем было решил. А не могу. Хоть убей, не могу. Я тут боролся, можно сказать, я жизнь в русло вставил! Дай-ка фужер! — Так он величал помятый почерневший стаканчик. — Еще по одной, Стяпонас. Не могу я оставить все как есть. Я должен торчать тут, вроде бельма на глазу. Теперь-то все сбежались к корыту, пригоршнями хватают… Нет, Стяпонас, настанет час, и я опять понадоблюсь!