Загорелая шея Сенавайтиса снова отливает багрянцем — точь-в-точь печной жар. Бутылка дрожит в руке, и он просит Стяпонаса не тянуть.
— И ты, Стяпонас, туда же, — цедит сквозь зубы. — Тоже ведь отсиживался в тепле, пока мы боролись, верно?
— Я тогда ребенок был.
— Когда колхозы создавали — ребенок? Хорош ребеночек, если в армию призвали. Вот что я тебе сейчас скажу: когда ты повестку получил, я два дня и две ночи караулил, куда ты подашься. Если бы в лес, на месте бы ухлопал, можно сказать. Твое счастье, что в военкомат поехал, я ведь сомневался…
Стяпонас смотрит на Сенавайтиса, словно увидев его впервые. Потом говорит:
— Ну и гад же ты…
В голосе ни злости, ни удивления.
— Твой братец Миндаугас у нас во где сидел.
— А ты видел его с автоматом?
— Если бы встретил — крышка!
— Да его самого бандиты…
— Убей — не верю!
— Ты никому не веришь! — кричит Стяпонас. — Отца и мать родную бы не пожалел.
— Пойди они против Советов — это уж как пить дать… Не умел я тепленьким быть.
— А если невиновного?
— Кто же этот твой невиновный? Невиновные вместе с нами шли.
Сенавайтис крепок по-прежнему, ему все ясно, и Стяпонас швыряет в него последнюю стрелу:
— Скажешь, и старик Жёба для тебя был враг?
Юргис Сенавайтис застывает, сжимая кулаки:
— Да, враг! — Исподлобья он смотрит на озеро. — Враг, можно сказать…
Стяпонас зло смеется:
— Скажешь, не по вашей милости старик Жёба…
— По своей! — Сенавайтис еще больше ссутулился, кажется, он уже не кулаки сжал, а всего себя. — После того, как он своего брата убил.
— Случайность это.
— Нет, Стяпонас. Ты не знаешь. Они с братом рыли колодец, на смену. Один спустится на дно, а другой наверху думает: если не вылезет брат, хозяйство не придется делить. Я-то знаю, можно сказать, что и один и другой так думали. Выиграл тот, кто первый уронил ведро с камнями. Юозапас выиграл… Мол, цепь порвалась. Какая там цепь! Он потом уже звено разомкнул… Вот с тех пор он и не человек.
— Никто не видел.
— Знаю таких! Не говори мне про него, слышать не хочу…
Стяпонас хохочет. Но замолкает. Не все еще высказал, ох не все. Оба молчат. Долго молчат… Наконец в лучах солнца блестит пустая уже бутылка. Пригубив стаканчик, Сенавайтис сует его Стяпонасу:
— На! Никуда я отсюда не побегу. Тут мое… все мое… Держи!
— Сам пей.
— Не хочешь — как хочешь.
Стяпонас прижимается лбом к сухой, теплой траве. Голос Сенавайтиса удаляется, уплывает куда-то — изменившийся, чужой.
— Я посплю, а ты как хочешь, — негромко говорит Стяпонас.
По жилам струится прохлада родной земли, к которой он снова приник спустя столько лет. Но холодна она, не греет его отцовская земля — вроде угасшего, развеянного ветрами костра. И, словно легкий пепел на лету, меняются картины: ребенок пасет коров на жнивье… отец гонит из дому… Полина сердится, что ему не сидится на месте… друзья говорят: везде тот же пирог, на поту замешенный… И голос старого рабочего: «Ты дерево посадил?..» Ты посадил дерево?..
В глазах рябит от мельканья колосьев. На коротенький миг поднимешь голову, охватишь взглядом белесое ржаное поле и снова гляди, гляди на бегущие волны. Под тобой мерно хлопает мотовило, и круг, по которому плывешь, все меньше, все круче поворот. Впереди пылит комбайн, а за спиной… Вначале ты оказался посредине… Первым выехал старик Варгала, за ним — ты, за тобой — Нашлюнас… И не везет же Нашлюнасу! Раза три проехался по кругу — и стоп машина. Захлебнулся мотор, чихнул и замолк. Ковыряется он теперь на краю поля, бьет словами… Отсюда не слышно, конечно, но Нашлюнас ведь из-за каждой чепухи очередями строчит: «А, разрази ее гром, эту змею подколодную!.. Мать ее растак!..» Рядом с его комбайном алеет «Ява» — прилетели бригадир с механиком. Уже втроем битый час копаются в двигателе. Да, не везет Нашлюнасу. Жалко парня. Вчера председатель пропесочил за то, что через щель в бункере поле обсевает, а сегодня…
Дайнюс дергает рычаг, и на жнивье растягивается продолговатый валок соломы.
Все бегут и бегут колосья, мелькающее мотовило запихивает их в ненасытную глотку машины. Заполняется бункер, и Дайнюс чувствует, как отяжелел комбайн под грузом зерна. Но полем уже мчится грузовик, эта скорая помощь, и останавливается за поворотом.
— На черта похож! — смеется шофер, подставляя кузов грузовика.
— На себя посмотри, — Дайнюс проводит ладонью по лицу. Велика важность — пыль да пот.
— Жаль, зеркальца не прихватил, дал бы поглядеться! — закатывается смехом шофер.