Первыми по хронологии и степени обличительного накала идут события, тесно связавшие политическое имя Жданова с литературными именами Ахматовой и Зощенко. Вообще-то во все времена и у всех народов внимание, даже негативное, сильных мира сего к творцам и их творчеству считалось и считается законным поводом для гордости тех самых творцов. Но вот внимание сталинского ЦК к литературным вопросам уже в годы разрушившей нашу страну перестройки велено было считать несомненным признаком махрового тоталитаризма и дремучей диктатуры. Поэтому имя Жданова как одного из инициаторов и проводников такого внимания стало настоящим жупелом антисоветской и постсоветской публицистики на исторические темы. И для создания и поддержания пущей черноты этого образа непременно размахивают постановлением Оргбюро ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 года о журналах «Звезда» и «Ленинград». Попробуем хотя бы кратко разобраться с содержанием и сутью данного документа и историей его появления.
Архивная стенограмма доносит, что ещё 18 апреля 1946 года в ходе большого совещания в Управлении пропаганды и агитации ЦК Жданов затронул и тему литературных журналов: «Товарищ Сталин дал очень острую критику нашим толстым журналам, причём он поставил вопрос насчёт того, что наши толстые журналы, может быть, даже следует уменьшить. Это связано с тем, что мы не можем обеспечить того, чтобы они все велись на должном уровне. Товарищ Сталин назвал как самый худший из толстых журналов "Новый мир", за ним идёт сразу "Звезда"… Что касается критики, то товарищ Сталин дал такую оценку, что никакой критики у нас нет, а те критики, которые существуют, они являются критиками на попечении у тех писателей, которых они обслуживают…»{632}
«Толстые» журналы были главными инструментами литературной политики тех лет, именно они давали первые публикации писателей и поэтов, они же специализировались в области литературной критики. После мая 1945 года Сталин и высшее руководство СССР наконец получили время и возможность обратить внимание на вопросы, которые долгие годы боевых действий оставались третьестепенными. Представляется, что советские вожди, с некоторой — не побоимся здесь этого слова — наивностью по окончании войны ожидали заметного расцвета литературы. К весне 1946 года «на верху» не без раздражения заметили, что расцвет как-то не очевиден. Это и стало одним из толчков к разбирательству с литературными журналами.
Вопрос с московским «Новым миром» решили в рабочем порядке — сменили главного редактора, которым в 1946 году стал Константин Симонов. Всю войну редакцию журнала возглавлял невнятный литературный функционер Щербина. Довоенный редактор Владимир Ставский в июне 1941 года ушёл спецкорреспондентом на фронт и через два года погиб во время вылазки к немецким окопам. По господствующей ныне версии истории литературы, Ставский — «гонитель Мандельштама», и мало кто помнит, что он был талантливым и храбрейшим военным корреспондентом, в прямом смысле ходившим вместе с бойцами в атаки на Халхин-Голе в 1939 году, на Карельском перешейке в 1940-м и на фронтах Великой Отечественной войны в 1941—1943 годах.
Прошедший войну тридцатилетний поэт Симонов уже носил полковничьи погоны и удачно сочетал литературный талант с искренней преданностью сталинской доктрине. Его выдвижение редактором главного литературного журнала Москвы и страны, вероятно, решило, хотя бы на время, вопрос с претензиями товарища Сталина к «Новому миру». Но ситуация с ленинградскими литературными журналами оказалась сложнее и многограннее, её неожиданно усугубили вопросы как внутренней, так и внешней политики.
Журнал «Звезда», выходивший в городе на Неве, был старейшим и ежемесячным, «Ленинград» считался более «лёгким» и выходил два раза в месяц. Ленинградские журналы изначально находились в более сложном положении, чем их московские аналоги — столица традиционно притягивала к себе лучшие литературные силы. Война и блокада ещё более осложнили положение. В блокадном городе осталось 93 писателя, к 1944 году 56 из них погибли. Из эвакуированных литераторов за первый послевоенный год по разным причинам не все вернулись в город. Те из литературных деятелей, кто ушёл на фронт и не погиб в боях, тоже ещё не все были демобилизованы из армии. Поэтому редакции ленинградских литжурналов были малочисленнее и слабее московских и в отличие от их столичных собратьев — убыточными. В связи с этим возникшая на верхах власти мысль — вместо двух литературных журналов оставить в Ленинграде один — представляется логичной.
В условиях послевоенного дефицита литературных имён в Ленинграде особое положение в городе заняли вернувшиеся из эвакуации Анна Ахматова и Михаил Зощенко. О причинах негативного отношения сталинских верхов, в частности Андрея Жданова, к творчеству Ахматовой мы уже писали. Тем не менее Жданов поучаствовал в военной судьбе уже немолодой поэтессы — в 1942 году звонил секретарю ЦК КП(б) Узбекистана Николаю Ломакину с просьбой позаботиться о ней. Это подтверждается и свидетелями, весьма негативно настроенными в отношении нашего героя. В частности, Надежда Мандельштам, соседка Ахматовой по ташкентской эвакуации, пишет в мемуарах: «В Ташкент по правительственному проводу звонил сам Жданов (!) и просил позаботиться об Ахматовой»{633}. 29-летний Николай Ломакин, самый молодой из секретарей ЦК республики, замотанный размещением эвакуированных производств, всё же помог устроить быт поэтессы, насколько это было возможно в тех условиях, а в 1943 году — даже издать в Ташкенте сборник её стихов.
Однако по возвращении Ахматовой в Ленинград происходят события, вызвавшие серьёзное раздражение советских верхов. В конце 1945-го — начале 1946 года Ахматова несколько раз встречалась со вторым секретарём Британского посольства в СССР Исайей Берлиным. Этот сын богатейшего компрадора из имперского Петербурга, еврейского торговца русским лесом, бежавшего после 1917 года в Лондон, английский дипломат и разведчик, философ и историк, человек с блестящим британским аристократическим образованием и великолепным для иностранца знанием России, в близком будущем, в период холодной войны, станет искусным обольстителем советской творческой интеллигенции, профессиональным специалистом психологической войны. До 1945 года Исайя Берлин работал в британских спецслужбах, затем его по личному распоряжению Черчилля направили в СССР для сбора информации об общественных настроениях в нашей стране. В условиях начинавшейся холодной войны подобная информация, не являясь формально государственной тайной, была не менее важной, чем сведения о военном производстве или экономическом положении. Эта сторона деятельности разведчика-дипломата стала известна советским властям уже в 1946 году. Естественно, контакты с таким британским агентом сделали имя Ахматовой серьёзным раздражителем в советских верхах.
Имя Зощенко в Кремле тоже вызывало негативную реакцию, но по другим причинам. До войны он был весьма популярным и благополучным литератором. Помимо широко известной сатиры Зощенко писал, например, и вполне конъюнктурные, позволявшие ему безбедно существовать вещи, вроде новелл о перековке рецидивистов на Беломорско-Балтийском канале или слащавых «Рассказов о Ленине». При этом даже большие поклонники зощенковского творчества не назовут его идейным советским писателем. Тем не менее жизненный и творческий путь Михаила Михайловича в СССР был вполне благополучным, скажем прямо — до неприличия благополучным, особенно на фоне тех грандиозных и трагических событий, что происходили в нашей стране в 1920—1940-е годы. Годы войны этот уроженец Санкт-Петербурга и житель Ленинграда провёл в эвакуации, сначала в Алма-Ате[17], потом в Москве. Персональную эвакуацию из Ленинграда самолётом ему, как признанному писателю, обеспечил тот самый Жданов.