Журналист с колоритным именем Иннокентий Мемнонович Басалаев сотрудничал с редакциями «Звезды» и «Ленинграда» и именно он передавал туда стихи Ахматовой. Капица, подтверждая его впечатления, так описывает реакцию на доклад Жданова:
«После ободряющей концовки: "Мы уверены, что ленинградские литераторы правильно воспримут критику и сумеют показать, что они передовой отряд советской литературы", — мало кто захлопал в ладоши. Многие были подавлены… Сев рядом с председательствующим, Жданов спросил:
— Кто желает выступить?
В зале наступила неловкая тишина, никто не стремился появиться первым на трибуне. Пришлось говорить нам, участникам совещания… Я вспомнил кое-какие детали из прошедшего заседания и сказал, что рассказ "Приключения обезьяны" напечатан не только у нас, а гораздо раньше в Москве стотысячным тиражом в книжечке-приложении к журналу "Огонёк".
Жданов сделал недовольный жест и вставил:
— И до москвичей доберёмся, говорите о своих ленинградских делах.
…Потом вышел на трибуну Николай Никитин. Он был связан с "Серапионовыми братьями", но ничего не мог сказать, стоял и молчал, губы у него дрожали. Наконец, как робкий ученик, стоявший перед воспитателем, он шёпотом попросил:
— Разрешите уйти…
Жданов, словно опасаясь, что Никитин сейчас разрыдается, согласно закивал головой:
— Пожалуйста… пожалуйста!
После Никитина на трибуну стали выходить литераторы, пытавшиеся разной критикой поправить свои дела. Особенно запомнился прозаик М., который ни одной книги не написал самостоятельно, а всегда — с чьей-нибудь помощью.
К концу войны он проштрафился и за пьяные похождения в освобождённом Таллине был уволен с флота, хотя война ещё не кончилась. Он-то и принялся поносить всех "Серапионовых братьев" — заслуженных, известных литераторов, таких как Константин Федин, Николай Тихонов, Вениамин Каверин. Почему-то называл их "уродами", делая ударение на первой букве. Слушая его, Жданов морщился.
— Перехватывает. Кто такой? — спросил у меня. Я шёпотом объяснил.
Затем стали выходить кликуши и каяться в грехах, о которых никто не имел понятия. Одна из пожилых детгизовских редакторш, бия себя в грудь, призналась, что она первая напечатала Зощенку. Казалось, что она сейчас завопит: "Казните меня!" Жданов этого не ждал…
Выступали ещё какие-то окололитературные люди, которых, как пену во время наводнения, выносит на поверхность в такие дни. Они, не задумываясь, поносили оба журнала и предъявляли какие-то свои претензии»{661}.
Собрание деятелей ленинградской культуры требовалось завершить соответствующей резолюцией. Председательствующий, второй секретарь обкома 38-летний Иосиф Турко, до войны директор фарфорового завода «Пролетарий», огласил подготовленный заранее проект резолюции. Современный историк, профессор Петербургского университета В.А. Кутузов в конце 1980-х годов записал рассказ Иосифа Турко о тех минутах:
«У меня в проекте резолюции было сказано: осудить произведения Зощенко, как охаивающие советский строй, советских людей. Спрашиваю: "Есть ли дополнения и изменения…" Смотрю — сухонькая такая, в пенсне женщина, пожилая (тогда, наверное, показалось, что пожилая) поднимает руку. Я видел, да ну, думаю… "нет желающих". А Саша Вербицкий — он тогда больше флотом как член Военного Совета занимался — сидел в Президиуме и — "есть" — показывает на ту старушку. Она поднимается, зачитывает этот пункт. А я удивился: у неё проект резолюции в руках! Ведь только у меня был, у Жданова! Сейчас бы сказали (усмехнулся): утечка информации, гриф "секретно"… Встаёт и предлагает: поставить после моих слов запятую и записать: осудить… кроме произведений о Ленине…
Что делать? Медленно начинаю снова всё читать, чтобы выиграть время, сообразить. В зале — настороженность. Тут Жданов рядом сидит, как бы бумажки перебирает, и шепчет мне: "Надо ли…" Я, такой карт-бланш получив, обращаюсь к залу: "Надо ли?" Понимаете, когда к залу в неопределённой формулировке обращаешься, начинается разброд, а когда — или-или…"Нет!" — кричат. Я проголосовал. А ведь надо же узнать, кто она. Смотрю: стоит просто так. Я ей: "А Вы!.." "Я — за, я — за!" — перепугалась. "Хорошо, а кто Вы? — Чтобы в протокол записать: предложение есть предложение"; "Я — секретарь Зощенко". Она, оказывается, застенографировала проект резолюции и успела по своим закорючкам прочитать. Зощенко-то мы решили — правильно или неправильно — пригласительного билета не посылать»{662}.
Автором этой единственной робкой попытки подправить резолюцию в пользу Зощенко была Наталья Дилакторская, детская писательница, работавшая в Ленинграде. Будучи редактором и приятельницей Зощенко, она была близко знакома и с Анной Ахматовой. Именно благодаря Дилакторской, её рукописным записям, сохранились многие стихи поэтессы. Кстати, как и семья Ахматовой, семья Дилакторской в годы Гражданской войны пострадала от красных и в дальнейшем при всей внешней лояльности она, подобно многим рядом с Ахматовой, в своём кругу не скрывала антисоветских настроений. Так что слова из доклада Жданова о чуждости творчества Ахматовой советской литературе были не риторическим приёмом, а констатацией вполне реального политического факта существования среди формально «советских» литераторов значительной группы вполне антисоветских…
Отметим, что при всей нелюбви к большевикам, Дилакторская в годы Великой Отечественной войны проявила себя очень достойно, активно работала в газетах Ленинградского фронта, была ранена. Думается, она вполне искренне в тот момент вспомнила рассказы Зощенко о Ленине (довольно слащавые истории для детей о маленьком Володе Ульянове), которые формально противоречили словам резолюции о том, что раскритикованный писатель «специализировался на писании пустых, бессодержательных и пошлых вещей, на проповеди гнилой безыдейности и аполитичности, рассчитанной на дезориентацию советской молодёжи и отравление её сознания»{663}. Опытный Жданов тут же сообразил, что имя Ленина будет совершенно неуместно в разгромной резолюции, и умело поправил своего растерявшегося от неожиданности младшего товарища по партийному руководству, вовремя шепнув второму секретарю Иосифу Турко: «Надо ли…»
Ещё один член президиума того собрания, тот, что принципиально не дал Турко не заметить неожиданной поправки, — 42-летний Александр Вербицкий. В прошлом — выпускник военно-химического факультета Ленинградского химико-технологического института, с июня 1941 года — член Военного совета Балтийского флота, с 1946 года — генерал-майор береговой службы и секретарь Ленинградского обкома. Через четыре года, уже после смерти Жданова, Александра Вербицкого расстреляют в ходе «ленинградского дела», чуть более везучий Иосиф Турко получит 15 лет тюремного заключения. В отличие от них все литературные объекты острой и грубой ждановской критики в августе 1946 года отделались лишь моральными потерями.
Первые материалы об этом «литературном» событии появились в советской прессе уже в конце августа. Одним из его последствий в сентябре стала смена руководства в Союзе писателей СССР — сняли со своего поста председателя правления союза ленинградского поэта Николая Тихонова, кстати, в молодости входившего в раскритикованное Ждановым литературное объединение «Серапионовы братья». По воспоминаниям Константина Симонова, руководил этими переменами именно Жданов.
19 сентября 1946 года Сталин пишет нашему герою короткую записку по поводу его ленинградского выступления: «Т. Жданов! Читал Ваш доклад. Я думаю, что доклад получился превосходный. Нужно поскорее сдать его в печать, а потом выпустить в виде брошюры. Мои поправки смотри в тексте. Привет!»{664}
Отметим, что Сталин оставил в ждановском тексте лишь несколько незначительных правок стилистического характера. Уже через два дня сокращённую версию доклада Жданова публикует «Правда», а вскоре он был издан отдельной брошюрой тиражом 500 тысяч экземпляров и широко использовался в системе партийной учёбы, в преподавании основ марксизма-ленинизма в вузах и т. д. Изучение доклада Жданова, проведение на его основе всяческих собраний и мероприятий стало первой в СССР идеологической кампанией такого рода.