Вестибюль на этот раз был ярко освещен несколькими настенными бра с розоватыми, в виде блеклых лилий, электрическими лампионами в духе ар нуво.
Не выказывая ни удивления, ни признаков того, что он узнал Иннокентия Павловича, Михеич коротко сказал:
— Я провожу, — словно бы наперед зная, к кому пришел поздний гость.
Вслед за Михеичем Иннокентий Павлович поднялся в бельэтаж, где уже однажды побывал и познакомился с его странным обитателем — обитателем ли? Или приходящим в назначенный не им срок на пепелище былой своей жизни его чудом каким-то обретающим плоть и кровь двойником?..
Не успел Михеич постучаться в дверь, как кто-то широко распахнул ее изнутри. На пороге стоял, словно давно дожидаясь Иннокентия Павловича, высокий, головою чуть ли не под притолоку, дородный человек в длинном, ниже колен, черном рединготе, делающем его похожим на протестантского пастора, если бы не крупное, скуластое, с глазами-щелками, простонародное, несомненно, русское лицо.
— Входите, меня ваши товарищи предупредили о вас. — Оглядел его внимательно и испытующе с ног до головы. — Хотя, признаться, я ждал кого-нибудь знакомого… что ни говори, а деньги не только счет любят, но и присмотр. Проходите, молодой человек, не стесняйтесь, не вы первый мне по этому поводу наносите, так сказать, визит. Располагайтесь, в ногах правды нет. Впрочем, — широко улыбнулся, — как нет ее, по слухам, и выше. Потом расскажете о ваших новостях тайных. — И вышел за дверь во внутренние покои, плотно прикрыв ее за собою.
Иннокентий Павлович — он ожидал встречи с кем-нибудь совершенно иным, чем этот, судя по одежде и бороде, то ли проповедник, то ли старовер из мещан, — сел на ближний стул и огляделся.
Комната была, несомненно, та же — вот и камин с горящими в нем березовыми дровами, и зеркальные окна от пола до потолка, но на этот раз не столь изысканно и нарядно обставленная, как у тайного советника, хотя как бы более основательно и прочно: вместо хрупкой, красного дерева мебели — большой овальный стол на толстых, будто слоновьих, ногах посредине, полдюжины таких же тяжелых, сработанных на века стульев вокруг, у дальней стены огромный, под самый потолок, с резными барельефами на охотничьи сюжеты буфет, в углу мореного же дуба бюро с множеством ящичков и полочек… Да еще душновато пахло лампадным маслом от образов в богатых серебряных окладах.
Вернулся хозяин, так же плотно притворил за собою дверь, в руках у него был пухлый, из толстой свиной кожи с золотой монограммой бумажник. Положив его на стол, он подошел к буфету, взял с полки старинный квадратный штоф и два никак не вяжущиеся со штофом и с рединготом хозяина дешевых лафитничка из тех, в которые разливают водку в трактирах и распивочных, наполнил их до краев:
— Дело на Руси с нее, родимой, начинается, иначе удаче не быть. — Протянул один лафитничек Иннокентию Павловичу, другой взял сам. — Хотя знаю, что вы и ваши товарищи сие не одобряете, но уж я, многогрешный, так привык. Ну-с, ваше здоровье, молодой человек, и за успех вашего дела. Можно было бы сказать — и нашего, да я свободой не рискую, только разве что деньгами готов поспособствовать. — Открыл бумажник, вынул из него толстую пачку тысячных «екатеринок». — Да вы садитесь к столу, так вам ловчее будет пересчитывать, — и сам уселся за стол, подвинул к Иннокентию Павловичу деньги. — Считайте, считайте, я же, согласно вашему Марксу, миллионщик, кровосос простого народа, могу и обсчитать. Послюните по старинке два пальчика и считайте.
Такого поворота событий Иннокентий Павлович никак уж не ожидал. Но открыться, понимал он, отречься от той роли, которую ему приписывает по ошибке хозяин, значило бы, что тот мигом выставит его вон и никакой тайны ни про себя, ни про дом этот, ни вообще про Россию не откроет, и опять придется уйти не солоно хлебавши.
— Вы не за того, боюсь, меня принимаете… — только и намекнул он туманно, но деньги стал пересчитывать.
— А считаете вы ловко, — заметил хозяин, не сводя глаз с рук Иннокентия Павловича, — небось кассиром в банке каком-нибудь служите…
— В банке… — осторожно согласился Иннокентий Павлович и решил перевести разговор в более безопасное русло: — Извините, как вас по имени и отчеству, я позабыл спросить?